Юдифь и олигофрен
Шрифт:
— Я не работаю. Я гостей принимаю.
— Каких гостей?
— Вас! Каких же еще?
— Нас? — удивился я, чуть не поперхнувшись куском яичницы. — Так мы, то есть я, у тебя дома, а не в гостинице?
— Конечно, дома, — обиделась буфетчица. — Где вы видели, чтобы в гостинице было такое чистое белье?
Я посмотрел на постель и понял, что она совершенно права, ибо ни в одной гостинице не может быть такого свежего белья. Не только постель, но и вся комната была отмечена удивительной неестественной чистотой. Дощатый пол, выкрашенный красной краской,
— Давно я здесь?
— Да вас вчера привез судейский конюх. Разве не помните?
— Конечно, помню, — печально произнес я, хотя отчетливо помнил, что он отвез меня в гостиницу.
— Да вы ешьте, а то яичница остынет, — ласково сказала буфетчица, и мне захотелось прижаться к ее большим грудям, чтобы не думать больше о карлике и его лошадином члене. Я с вожделением посмотрел на эту аппетитную женщину, но она ушла, улыбаясь, несомненно, подняв мое настроение. А ведь правда, что Анастасия, дочь государя, была несколько полновата.
— Это вечное желание черни изнасиловать царицу или, по меньшей мере, великую княжну, — раздался в моей голове знакомый насмешливый голос.
«Господин интеллектуал изволит умничать! — мысленно воскликнул я. — А где ты был, паскуда, когда меня ассирийцы хотели голой жопой на кол посадить, а египтяне норовили яйца отрезать?»
— Ты что, парень, совсем ополоумел? — удивился он. — Я еще понимаю про Анастасию, она из нашего времени. Но при чем здесь древние народы?
— Сам ты где шлялся? — недружелюбно спросил я, обиженный тем, что моя тонкая ассоциативная игра, основанная на совпадении имен, оценена столь низко и гнусно.
— Искал голову, — тихо ответил он.
— Чью голову?
— Не твою же.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я, чувствуя, что голова становится пустой и легкой.
— Ничего! — эхом зазвенел в пустоте отчетливый голос второго.
— Господин следователь, пора вставать! — заглянула в комнату Анастасия. — Привезли тело.
— Господи, боже мой! Какое еще тело?! — вскочил я с кровати и потянулся за джинсами, из которых выпал и глухо ударился об пол пистолет. Я поднял оружие и проверил обойму. Все было в порядке. Я быстро оделся, засунул пистолет за пояс и вышел на улицу. Через дорогу напротив стояла грузовая машина. Солдаты, одетые в пятнистые защитные комбинезоны, заносили в открытые ворота гроб, обитый красной материей. На армейских плечах угрожающе болтались короткоствольные десантные автоматы.
— Кого хоронят? — спросил я у стоящей на крыльце Анастасии.
— Как это кого? — удивилась она, и скорбное выражение на ее лице сменилось растерянностью. — Господина полковника. А вы разве не на похороны приехали?
Я не ответил, ибо испытал странное облегчение, узнав, что хоронят неизвестного офицера, а не невинно убиенного Марка. В глубине души я боялся, что привезли тело моего друга. Чертовщина какая-то! Не мог же он уйти с проломленной головой? Хотя в моей журналистской практике был случай, когда муж выбросил жену с третьего
— У вас есть телефон? — спросил я буфетчицу.
— Что вы, — всплеснула она руками, — теперь телефоны только у бандитов имеются.
Во дворе показалась вдова, поддерживаемая под локоть высоким мужчиной. Она была одета в черное платье и издали казалась очень молодой и бледной.
— Пойдем туда, — нетерпеливо воскликнула Анастасия, — посмотрим поближе.
— Иди, ради бога, — махнул я рукой, раздраженный ее напряженным сочувствием. Даже не сочувствием, а созерцанием, наблюдением со стороны, сладостной жаждой хлеба и зрелищ. Все же в русском языке есть прекрасные слова «зрелище», «ристалище», «урочище» и так далее.
Что это второй говорил об изнасиловании? Да я не то что ту или эту, но и любую Анастасию без явно выраженного согласия пальцем не трону. Я вообще не понимаю, зачем насиловать, если они сами дают? Какой дурак сказал, что каждая женщина тайно мечтает быть изнасилованной? Кто-то с пьяных глаз ляпнет, а потом повторяют сто лет.
Ведь это даже представить тошно, что можно так унижать человека. С другой стороны, все эти подростковые игры в «не надо», «я тебя прошу, я тебя очень прошу, я тебя последний раз прошу». Может быть, женщины хотят более явной демонстрации мужского начала? Но не до такой же степени. А все же солдатня не изнасиловала великих княжон. Совесть не позволила или большевички?
Со двора напротив раздались глухие крики. Это рыдала молодая вдова, упав на кумачовый гроб. Мне захотелось подальше уйти от скорбного места, но я остановился как вкопанный, не пройдя и десяти шагов, зачарованный небывалым зрелищем, открывшимся из приоткрытых ворот соседнего двора. Уродливая горбатая старуха, несомненно, похожая на ведьму из моих снов, держала в одной руке топор, а другой придерживала лежащего на колоде огромного индюка.
— Прости, Гриша, меня, дуру грешную, — надрывно причитала она. — Видит Бог, что хотела тебя сохранить до рождества, но ради такого случая придется тебя на небеса раньше срока отправить.
Индюк покорно лежал на колоде, внимательно прислушиваясь к хозяйскому голосу, скосив продолговатый глаз к небу, куда его обещали отправить. Старуха ударила, коротко взмахнув топором. Голова индюка отлетела в одну сторону, а сам он побежал или даже полетел в другом направлении, часто и шумно махая крыльями.
«Ни хрена себе — прости Гриша», — подумал я.
— Врешь! — крикнула старуха, победно взмахнув топором. — Без головы далеко не уйдешь!
Однако Гриша все еще бежал, расплескивая по двору невинную кровь, словно хотел убежать от смерти. Его сильное тело не могло примириться с таким резким прекращением жизни и рефлекторно махало крыльями, пока не налетело на кусты, где запуталось и затихло. Старуха внимательно следила за кровавым действием с торжественностью, подобающей казни Карла Стюарта. Надо же! Не успел уйти с похорон, как попал на казнь. Настоящий «всадник без головы».