Юго-запад
Шрифт:
— Честно? Или другое сказать боишься?
— Честно! Только прошу помочь артиллерией.
— Помогу. А теперь веди к своим, прямо на двести четырнадцатую. Кто у тебя там?
— Рота гвардии старшего лейтенанта Бельского.
— Знаю, знаю. Как раз видеть хотел.
Ибрагимов поднялся первым и широко распахнул дверь землянки. Из тьмы пахнуло морозным холодком. Где-то далеко встрепенулся и тотчас же смолк пулемет.
Солдаты на позиции спали где и как попало. На дне траншей, скрючившись в уголках стрелковых ячеек, на патронных ящиках. Кое-кто потягивал махорочные самокрутки.
Бельского нашли в ячейке управления. Талащенко предусмотрительно послал вперед Зеленина, и командир роты встретил генерала бодрым и четким докладом.
— Поздравляю, гвардии капитан, с высоким званием Героя Советского Союза! — протянул ему руку Гурьянов.— Сегодня Указ пришел.
— Спасибо, товарищ генерал! — растерянно, не по-устав-ному ответил Бельский.
— И тебе спасибо! Особо — за сегодняшний день.
— Служу Советскому Союзу!
— Ибрагимов! — позвал командир корпуса.— Вернемся, позвони Мазникову. Скажи, что я приказал представить старшего лейтенанта к очередному воинскому званию. А вы, гвардии майор,— повернулся он к Талащенко,— завтра же представляйте людей к наградам. И не скромничайте — они заслужили. Честно скажу, боялся я сегодня за вас, за эту двести четырнадцатую. Но завтра я буду спокоен...
Он пошел к брустверу, выглянул из окопа. Внизу, в пологой лощине между двумя высотами, до сих пор еще горели немецкие танки, и рыжие отблески огня трепетно метались по черному снегу.
— Как Соломатин? — негромко спросил Талащенко у появившегося в траншее Краснова.
— Умер. По дороге в санчасть.
— Жалко парня...
Гурьянов обернулся.
— Кто умер?
— Парторг третьей роты гвардии старшина Соломатин, товарищ генерал,— хмуро ответил замполит батальона.— Бросился с гранатами на «королевского тигра», подбил, но самого... из пулемета.
— У вас батальон героев, гвардии майор,— после минутного молчания сказал командир корпуса.—Благодарю вас всех!.,
— Радио от командующего обороной Будапешта.
Бальк недовольно обернулся на голос. У порога кабинета стоял майор с узла связи армии.
— Давайте.
На ходу раскрывая папку, майор подошел к столу, положил перед генералом бланк радиограммы.
Читать ее Бальку не хотелось. Он знал, что сообщает Пфеффер-Вильденбрух. Опять — скрытые упреки, жалобы, требования.
Сегодня — четырнадцатое января. А вчера, тринадцатого, Бальк обещал ему быть в Будапеште... И это обещание осталось пустым звуком. Казалось, было учтено все: и силы русских на плацдарме, и растянутость их тылов, ограниченную возможность маневра, и даже ледоход на Дунае, который должен был значительно затруднить подброску резервов, боеприпасов, продовольствия. Меняя направления ударов, танковыми клиньями врубаясь в позиции советских войск то у Эстергома, то у Бичке, то у Замоли и Секешфехервара, Бальк пытался измотать русских, расшатать их оборону. Но везде, грубо говоря, он получал в морду, и единственное, чего он достиг ценою сотен потерянных танков и тысяч убитых солдат за десять дней непрерывных боев — Эстергом...
— Вы свободны, майор.
Бальк
Радиограмма Вильденбруха была длинной. Командующий обороной Будапешта сообщал, что русские овладели в Пеште казармами Пальфи и Андраши, машиностроительным заводом «Ганц Данубия», оружейным и нефтеочистительным заводами, полностью заняли на Дунае остров Чепель и ведут бои в самом центре Пешта. Все мосты через Дунай подготовлены к взрыву. Продовольственное положение войск и населения тяжелое. Каждый день дезертируют десятки немецких и сотни венгерских солдат. Силы окруженных истощаются. Нужны срочные и решительные меры.
«Срочные и решительные меры!» — поморщился Бальк. Он прекрасно знал это сам. Он уже принимал такие меры. А к чему они привели?
В четыре часа командующий 6-й немецкой армией говорил по прямому проводу с Гитлером. В четыре часа пятнадцать минут, вернувшись в кабинет, он вызвал адъютанта.
— Немедленно свяжитесь с командиром четвертого танкового корпуса СС бригаденфюрером Гилле и пригласите его ко мне,
Вечером пятнадцатого января в разведотдел штаба армии привезли группу венгерских солдат-перебежчиков. Все они в один голос заявили, что не хотят больше воевать на стороне немцев, а хотят защищать от фашистов свою родину и просили помочь им вступить в армию нового венгерского правительства.
Перебежчиков допросили. Они отвечали охотно и искренне, хотя и не сообщили ничего нового. За исключением того, что они сами днем, примерно около тринадцати часов, видели большое количество немецких танков, автомашин с пехотой и бронетранспортеров, передвигавшихся из города Тата в направлении на Комарно. Судя по опознавательным знакам и разговорам немецких солдат, все это обилие боевой техники принадлежало танковой дивизии СС «Викинг».
На другой день радиоразведка запеленговала передвижение частей 4-го танкового корпуса СС на запад и северо-запад.
В разведотделе задумались: что это — действительный отказ противника от дальнейших попыток деблокировать Будапешт или хитрость, какой-то тактический маневр?
Воспользовавшись летной погодой, два дня подряд вели авиаразведку вражеских тылов. Тишина, никакого оживления, никакого заметного передвижения немецких частей к переднему краю.
Напрашивался единственный вывод: противник смирился с потерей Будапештского «котла», понял, что не в силах пробиться к окруженным войскам Пфеффер-Вильденбруха. Обо всем этом было немедленно доложено командующему фронтом.
На железнодорожной станции Комарно танки и мотопехота немцев погрузились в эшелоны, которые один за другим всю ночь шли на Дьер — почти за сто километров от переднего края. Здесь изрядно потрепанные у Эстергома, Бичке и Замоли эсэсовские дивизии получили людей и технику до полного штатного состава и в течение двух ближайших ночей были переброшены обратно на юго-восток, в Веспрем, а оттуда ночью, под прикрытием снегопада двинулись к фронту. Не вспыхнула ни одна фара, не включилась в сеть ни одна радиостанция. Солдатам не говорили, куда и зачем их везут.