Юлиан Отступник

Бенуа-Мешен Жак

После этого, решив, что его солдаты заслужили хороший отдых, Юлиан отправился в Лютецию, чтобы ожидать там прихода весны.

X

Лютеция! Если Юлиан всегда любил Константинополь «как мать», если он относился к Афинам с благочестивым почтением, то о столице паризийских лодочников он писал с нежностью, сравнимой только с тем чувством, с которым он воспевал очарование своего Астакийского имения. И это при том, что в те времена Лютеция была куда менее значительным городом, нежели Лион, Вьенна и Отен. Тем не менее он ценил в ней прозрачность света, чистоту вод и умеренность климата, «благотворные для развития ума и трудов духа». Посмотрим, что же пишет он сам:

«Случилось так, что в ту зиму я остался на зимних квартирах в моей дорогой Лютеции. Именно так кельты называют крепость паризиев. Это небольших размеров остров, расположенный

посередине реки. Со всех сторон его окружают высокие валы. Туда можно проехать по деревянным мостам, перекинутым с обоих берегов. Река мелеет и разливается крайне редко: обычно ее уровень одинаков и зимой и летом, что делает воду очень приятной и чистой, как на вид, так и на вкус, если захочешь ее выпить. На деле, когда живешь на острове, то воду в первую очередь берешь из реки. Зима там также повсеместно умеренная, то ли из-за тепла, идущего от океана (океан находится не более чем в 900 стадиях и иногда досюда доходит слабый ветерок, отраженный от его поверхности, и кажется, что морская вода теплее пресной), то ли по какой-либо другой причине, которую я не знаю. Жители этой области имеют возможность наслаждаться более солнечной зимой, чем остальные жители страны. Они возделывают отличные виноградники, а некоторые уже научились успешно выращивать в этом климате смоковницы, укрывая их зимой, если можно так сказать, рубашкой из снопов» ⁴⁷.

Юлиану, любившему просторные горизонты и открытую местность, не могло не нравиться в столице паризиев. Город состоял из двух частей: острова и равнины. Остров со своими укреплениями и мостами напоминал корабль, пришвартованный к двум берегам Сены. Его населяли почти исключительно уроженцы этих мест, жившие очень скученно в маленьких домах, разделенных улочками. В западной части города, обращенной к верховьям реки, можно было различить остатки храма Юпитера, построенного над подземным святилищем, в котором до сих пор тайно служили Исиде и Митре ⁴⁸. Долина, простиравшаяся по левому берегу вплоть до склонов Лукотиции, представляла собой гармоничное сочетание зданий и садов. Там, разбросанные среди зелени, находились не только Термы, построенные Констанцием Хлором ⁴⁹(ныне — Музей Клюни), но и амфитеатр, арены, марсово поле, казармы и вообще все здания, необходимые для размещения чиновников, солдат и жителей римской колонии.

Ученые спорят, в каком именно месте останавливался Юлиан. Одни, основываясь на приведенном выше тексте, считают, что он жил в одном из домов на острове, неподалеку от храма Юпитера. Другие предполагают, что для своего местопребывания он избрал Дворец терм. Последнее предположение кажется наиболее вероятным.

Взгляду Юлиана открывались широкие горизонты. Перед собой, за степью и поросшими камышом болотами, он мог обозревать пространства вплоть до лесистых холмов Монмартра. С противоположной стороны его взгляду представала длинная дорога, ведущая в Орлеан, и, параллельно ей, изящные арки акведука, подводившего воду во дворец от Аркейских источников.

Из того, что Юлиан рассказывает нам о Лютеции, мы можем сделать вывод, что он наслаждался жизнью, которую вел в этом городе. И не потому, что предавался праздности — напротив, его деятельность была очень активна, — а потому, что там он мог разделить свое время между управлением общественными делами и служением Музам. Он занимался даже по ночам, посвящая сну только треть ночного времени. Выбравшись из постели, состоявшей из обычной рогожи, покрытой звериными шкурами, он еженощно в полночь садился за работу при свете масляной лампы, о которой Аммиан пишет, что «она могла бы многое рассказать нам о нем, если бы умела говорить» ⁵⁰. Что может быть трогательнее, чем этот образ молодого цезаря, размышляющего при свете убогого маленького светильника, в то время как вокруг него весь город спит мирным сном? Чему же посвящал он эти тихие часы? Изучению философии и римской истории ⁵¹. Но также и вопросам управления империей, чье плачевное состояние весьма удручало его. Глядя на шуршащий камыш на правом берегу реки, он мечтал о будущем Галлии. Он получил власть над этой землей и успел полюбить ее жителей, ведь, даже будучи иногда шумливыми и задиристыми, эти люди были смелыми, сердечными и готовыми на самопожертвование.

Увы! Галлия сильно изменилась со времен правления Антонина! Когда-то радовали глаз ее плодоносные поля. На них в избытке росли пшеница, оливы, виноградники. Пастбища были богаты, а реки полны рыбы. Земля была разделена на большие поместья, чьи мраморные портики и красные черепичные крыши порой тянулись на несколько гектаров. Если верить Авзонию и Сидонию Аполлинарию, некоторые из этих жилищ могли поспорить роскошью и размерами

с римскими дворцами ⁵². Там были мозаичные полы, пышность которых поражает до сих пор, там были просторные строения для молотьбы, конюшни, скотные дворы, фонтаны и пруды с рыбой. Галльские аристократы вели жизнь патрициев. Они были образованны, окружали себя библиотеками и коллекциями произведений искусства, имели выезды для колесничных бегов, для охоты и для рыбной ловли ⁵³. И все это исчезло всего за несколько поколений!

Прибыв в Санс, Юлиан увидел истощенную и опустошенную страну. В полях, окружая развалины городов, стояли лагерем дружины варваров. Число таких городов доходило до 45, не считая отдельных снесенных башен и разрушенных крепостей ⁵⁴. Количество жителей быстро уменьшалось даже в городах, находившихся вне зоны нашествия, — их гнал страх перед будущим. Либаний утверждает, что в некоторых городах «количество населения уменьшилось до такой степени, что на их площадях распахивали землю и сеяли хлеб» ⁵⁵. Деревни тоже опустели. Их жители укрывались в «бургах», имевших укрепления и башни. Там жили в тесноте, стесняя друг друга, и не имели связи с сельской местностью, в которой уже никто не осмеливался жить подолгу. Урывками обрабатываемые поля сразу же превращались в залежи. Не поддерживаемые дороги покрывались ухабами и трясиной. Жизнь разграбленной провинции сосредоточилась вокруг укреплений. Из прорех ветшающей римской Галлии уже выглядывала средневековая Франция.

Каковы были глубинные причины этого кризиса? Во-первых, нестабильность, спровоцированная вторжениями варваров, ибо на границу вдоль Рейна уже нельзя было рассчитывать. Во-вторых, разбой, порожденный голодом и нищетой. Однако была и другая причина, столь же пагубная, сколь трудно устранимая: это была избыточность налогов. Основной налог, или «поземельная подать», стал столь непомерно велик, что землевладельцы уже не были в состоянии его выплачивать. Взыскание недоимок, накапливавшихся годами, ставило их перед необходимостью постоянно хлопотать за себя и часто приводило к аресту того имущества, которое у них еще оставалось. Однако римская администрация, особенно неумолимая в отношении бедняков, требовала с каждым разом все больше и больше и буквально выжимала из Галлии последнее, ничуть не заботясь о ее трудолюбивых крестьянах, которые при этом обеспечивали римские легионы продовольствием.

Положить конец финансовому беззаконию, введя более справедливую систему налогообложения, повысить уровень жизни населения за счет уменьшения налогов, поддержать эти изменения при помощи глубокой реформы системы управления, воссоздать разрушенные крепости, восстановить речное судоходство и дороги, вернуть городам связь с деревней, чтобы добиться нового их расцвета, сделать так, чтобы заброшенные поместья снова обрели свое благополучие, — вот какие задачи ставил перед собой Юлиан.

Эти задачи были невероятно сложны, и неудивительно, что ему приходилось посвящать их решению не только дни, но и часть ночей. Когда последние ночные прохожие, жившие на берегах Сены, возвращались к себе и видели издалека освещенное окно Юлиана, они спрашивали себя, что заставляет его бодрствовать в столь поздний час. Они не могли знать, что Юлиан уже давно встал с постели и читал сообщения своих префектов, изучал донесения и готовил приказы на завтра. Кроме того, он работал над трактатом об осадных машинах, писал сочинение о видах силлогизмов, а еще письма друзьям — Либанию, Евагрию, Евмену, Алипию, Приску, Орибасию, — это если перечислить только тех, письма к которым дошли до наших дней. Все это заставило одного из его корреспондентов написать следующие слова: «Ты сражаешься так, как если бы тебе было нечего больше делать, и живешь среди книг, как если бы ты находился в тысяче лиг от полей сражений» ⁵⁶.

Как только всходило солнце, Юлиан, хлопнув в ладоши, призывал своих секретарей и диктовал приказы префектам, инструкции военным командирам, рекомендации казначеям, поучения магистратам, директивы смотрителям мостов и дорог. Он диктовал и диктовал без конца, почти не оставляя себе времени на еду, потому что хотел знать и контролировать все лично, перегружая секретарей работой и не давая себе передышки до тех пор, пока закатные сумерки не начинали клубиться вокруг Сите.

Да, задача была не из легких, но сколь она была увлекательна! Каждое утро Юлиан продолжал работу с того места, на котором останавливался предыдущим вечером. Казалось, он ничуть не уставал и с каждым днем получал от своей деятельности все большее удовольствие. Повсеместное восстановление мира казалось ему достойной задачей для цезаря-философа. Он был уверен, что сумеет выполнить эту задачу — разумеется, при условии, что Констанций даст ему на это время…