Юлий Цезарь. Политическая биография

Егоров А. Б.

Ряд почестей перечисляет Светоний, причем, в его изложении они приобретают характер постоянных. “Статуя среди царей, колесница перед трибуналом, носилки на цирковых зрелищах” (Suet. Iul., 76). Все это представлено как символы чрезмерных почестей, однако предоставление колесницы и носилок, видимо, было достаточно естественным для пожилого диктатора.

Аппиан сообщает о большем: воинские игры в его честь в трибах и провинциях, венок из дубовых листьев, сидения из слоновой кости и золота, облачение триумфатора на всех (сравн. Dio, 43, 43) жертвоприношениях. Он также сообщает об учреждении ежегодных празднеств побед Цезаря, молебствий за его здравие раз в 5 лет и клятву на верность деяниям диктатора (Арр. B.C. II, 106). Флор пишет о диадеме в виде лучей на кресле, кресле в курии и fastigium (Flor, IV, 2, 9, 91).

Взятые в комплексе эти почести производят сильное впечатление, на что и было

рассчитано. Относительно сообщения Флора можно сказать, что как магистрат Цезарь должен был сидеть на курульном кресле, а кресла магистратов делались из слоновой кости, иногда, будучи позолоченными. Диадема могла быть просто украшением. Сообщения Аппиана могут быть анахронизмом. Sacramentum in acta появилась 1 января 29 г. до н.э. при Августе, с 24 г. она стала регулярной (Dio, 51, 20; 53, 28). Сообщение Аппиана — единственное в своем роде, следов такой присяги не видно. Интересно упоминание посмертной присяги на “верность делам Цезаря” (in acta Caesaris) (Dio, 47, 18) 1 января 42 г. (Dio, 47, 18), что было нововведением триумвиров. Празднование юбилеев прихода к власти, 5, 10, 15 и 20-летия были обычаем императоров, но Цезарь не дожил ни до одного из своих юбилеев.

Почетные права и награды едва ли несли какую-либо смысловую нагрузку. Ни один римлянин не был равнодушен к знакам отличия, Цезарь не был исключением, что подчеркивает его чисто римскую ментальность. почетные титулы играли и негативную роль, вызывая раздражение непримиримой оппозиции и поток юмора со стороны городских острословов. Судя по общему тону сообщений, поток шуток и анекдотов в адрес стареющего диктатора, его любовных увлечений и Клеопатры был неиссякаем. Одной из мишеней был золотой венок, который, как утверждали, имел целью сокрыть лысину (Suet. Iul., 45). Это было вполне республиканское восприятие награды, и, быть может, эпизод с Луперкалиями (см. ниже) был попыткой свести на “нет” волну насмешек, а, возможно, и более серьезные обвинения.

В числе почестей было и переименование месяца квинтилия, в котором родился Цезарь, в июль (Арр. B.C., II, 106; Suet. Iul., 76, 2). Это новшество Цезарь принял. Сказалось ли здесь честолюбие правителя или скорее — честолюбие ученого, желавшего увековечить свое открытие? Более вероятно второе. Понятие “юлианский год” и “юлианский календарь” постепенно входили в обиход.

Последняя проблема, связанная с властью Цезаря — это проблема культа. Немецкий исследователь X. Геше, а за ним и С.Л. Утченко, признали сложный характер этого понятия и наличие двух форм культового почитания, обожествление и обоготворение. Первое означало присуждение божеских почестей без включения объекта в число государственных богов, второе — официально санкционированное государством включение его в этот состав. Обоготворение предполагает наличие культового имени, места культа и собственно функционировавший культ, существующий за счет государства^{263}.

Говоря о Цезаре, можно обнаружить различные проявления культового почитания. Сакральные элементы власти были в его магистратурах. Так, трибунская власть была сопряжена с sacrosanctitas ( ‘ ‘ ) (Арр. B.C., II, 106). Сакральные моменты были во власти диктатора, в его ргаеfectura morum и почетных правах. Были и особые сакральные аспекты. Светоний упоминает о посвящении Цезарю храмов, жертвенников, изваяний рядом с богами, месте угощения для богов и даже учреждении храма и Луперков (templa, aras, simulacra iuxta deos, pulvinar, flaminem, lupercos, apellationem mensis). Согласно Плутарху, ему был посвящен храм Clementia (Plut. Caes., 57). Согласно Диону Кассию, в честь Цезаря делались надписи на храмах, ему же был посвящен и храм Юлия (Dio, 44, 5–6). Как полагает С.Л. Утченко, все элементы обоготворения были налицо, но окончательно процесс завершился только после его смерти^{264}.

Информация авторов не всегда точна. Храм Юлия появился позже, a Clementia была самостоятельным божеством, хотя и связанным с Цезарем. Надписи на храмах были вполне обыденным явлением и могли иметь просто строительный характер, а четких сведений о каких-либо жрецах или луперках до 42 г. нет. Наконец, посвящение храмов, жертвенников и алтарей делались в отношении многих римских наместников. В сообщениях о каком-то необычном культе Цезаря очень много вымысла, ретроспекции и, наоборот, традиционной информации.

Между тем, культ Цезаря создавался по нескольким линиям без особого участия его самого. Светоний пишет, что люди, в значительной степени искренне верили в его сверхъестественную природу, хотя эта вера особенно усилилась после смерти (поп ore modo decernentium, sed et persuasione volgi — Suet. Iul., 88). Культ

Цезаря создается одновременно как культ героя и как культ правителя. Невероятная популярность его в массах сохранялась и на последнем этапе, и у истоков принципата стояло культовое почитание великого полководца, политика и человека, сумевшего вывести Рим из кризиса и создать новое общество.

Это был своего рода мессианский культ и наличие сотерологических мотивов едва ли случайно.

Второй аспект культа — это персонифицированный в Цезаре культ государства. Е.М. Штаерман справедливо отмечает, что культ императора это не просто культ определенного бога или силы природы, это культ силы, ответственной за социально-политическое бытие личности^{265}. Эта сила не была столь сверхъестественной, как боги, но во многом она была не менее грозной и часто — более отдаленной. Император воспринимается не только (и не сколько) как личность, сколько как воплощение и символ государства. Культ правителя становился культом сверхдержавы и, видимо, в этом и был заключен особый смысл культа императора в Риме и связанные с ним обязательные и репрессивные моменты. Особенно сильно эта государственность была выражена в культе Августа, и именно при нем культ императора стал культом государства.

Итак, в культе Цезаря сочетались три момента: преклонение перед личностью, намного превосходящей других, мессианско-сотерологические чаяния и, наконец, культ государства и правителя как его персонификация. В первом смысле особое отношение вызывали его интеллектуальные и политические способности, это был похожий на греческие аналоги культ личности, явно превосходящей других своими возможностями и преимуществами в разных областях, от личной храбрости в бою до разносторонних научных интересов. Второй аспект носил мессианский характер: образ защитника народа, великого и непобедимого полководца, спасителя государства и борца с несправедливостью. Наконец, при Цезаре начинает зарождаться культ нового римского государства. Как и всякий культ на своей начальной стадии, он имел свою специфику, сохраняя черты личностно-героического начала и еще не приобретая характер института. Христос и христианство, Мухаммед и ислам, Будда и буддизм, вероятно, могут дать очень характерные параллели. При Августе культ героя постепенно превращается в культ правителя, системы и государства.

Остается вопрос о том, какую систему создал Цезарь. В этой связи можно отметить наличие разных теорий принципата. Ранняя историография видела в принцепсе монарха, считая его носителем абсолютной власти, аналогичной власти монархов Западной Европы XV–XVII вв., затем появились теории “эллинистической монархии” и даже монархии “восточного типа” [71] . Наряду с этим появляется и устойчивое представление о принципате как о системе, скрывающей свою монархическую сущность под прикрытием республиканских институтов и идеологии [72] .

71

Теория принципата как монархии, типологически сходной с просвещенными абсолютистскими монархиями XVI–XVIII вв., вероятно, была первой из исторически появившихся теорий, а у ее истоков стоят Ш. Монтескье, П. Корнель и И.В. Гете. См.: Монтескье Ш. Рассуждения о величии и упадке римлян. Спб., 1883; Вико Дж. Основания науки о природе наций. М., 1940; Шампаньи Ф. Кесари. Спб., 1842; Ampere J.J. L'Empire Romain. Paris, 1867. Подробный обзор истории этой теории см. Межерицкий Я.Ю. Республиканская монархия. Метаморфозы идеологии и политики императора Августа. Москва-Калуга, 1994. С. 38–39.

Известное возрождение “теории монархии” и развитие типологического сопоставления Римской Империи с эллинистическими монархиями и восточными державами было связано с прогрессом исследований в области религии и идеологии. См. напр. Gage J. De Cesar a Auguste ou est le probleme des origins du principat?//RH. 1936. P. 279–342; Pippidi D. Recherches sur le culte imperiale. Paris-Bucarest, 1939; Charlesworth M.P. Pietas and Victoria. The Emperor and the Citizen//JRS. 1970. P. 1–10.

72

Так называемая “теория фасада” ведет свое начало со времен Ш. Монтескье, Ф.М. Вольтера и Эд. Гиббона. Ее сторонники склонны идеализировать республиканские институты и считать эпоху Империи периодом духовного, морального и политического упадка. См. Gibbon E. Decline and fall of Roman Empire. London, 1896. V.l. P. 7; 12–13. О ранних и последующих “теориях фасада” см. Межерицкий Я.Ю. Республиканская монархия…, С. 38–39.