Юлия, или Новая Элоиза
Шрифт:
Добавлю, что изобилие только в необходимом не может привести к злоупотреблению им, — ведь необходимое имеет свой естественный предел, и потребности истинные никогда не ведут к излишествам. Можно потратить на один кафтан столько, сколько стоят двадцать кафтанов, и проесть за обедом доходы за целый год; но двух кафтанов за раз не наденешь и два обеда за раз не съешь. Итак, требования тщеславия беспредельны, тогда как природа нас останавливает и тут и там; и тот, кто, обладая не очень большими средствами, ограничивается скромным благополучием, нисколько не рискует разориться.
Вот, дорогой мой, — продолжал сей разумный человек, — как можно благодаря бережливости и неустанным заботам жить лучше, чем, казалось бы, дозволяют средства. Если бы мы захотели, то вполне могли бы увеличить свое состояние, нисколько не меняя нашего образа жизни; ведь у нас почти каждое вложение денег имеет целью производство какого-нибудь продукта, и все, что мы тратим, дает нам возможность тратить еще больше».
И что ж, милорд, с первого взгляда этого совсем и не заметно. Здесь изобилие скрывает основу, на коей оно зиждется: не сразу разглядишь, что здесь действуют строгие законы, кои умеряют роскошь, приводят к достатку и к удовольствиям, и поначалу трудно понять, как можно наслаждаться тем, что сберегается. А когда поразмыслишь, приходишь к приятным выводам, что источник
Я входил в рассмотрение всех частей хозяйства и видел, что повсюду царит тот же дух. Все вышивки и кружева делаются на женской половине, все полотно ткут на дворе свои ткачихи или нуждающиеся крестьянки, коим хотят дать пропитание. Шерсть посылают в мануфактуры, а в обмен получают оттуда сукно на одежду для челяди; вино, оливковое масло и хлеб — домашнего изготовления, дров всегда вдоволь, рубят их в своем лесу на отведенных для того делянках; за мясо расплачиваются с мясником скотиной; бакалейщик получает за свои поставки пшеницу; батракам и слугам платят жалованье из того, что приносит земля, ими возделываемая; денег, кои пришлось бы платить за наем городского дома, Вольмарам вполне достаточно для меблировки господского дома в поместье; доходы с ценных бумаг идут на содержание хозяев, на приобретение красивой посуды, каковую они в небольшом количестве позволяют себе покупать; выручку от продажи вина и пшеницы, оставшихся от потребления, держат про запас на случай чрезвычайных расходов, — этой казне благоразумие Юлии никогда не дает иссякнуть, а милосердие не дает ей возрастать. На всякого рода удовольствия она отводит лишь доходы от тех работ, что выполняются в доме, да от распашки залежных земель, от разведенного в именье сада и так далее. Таким образом, производство и потребление всегда соответствуют друг другу; по самой природе установленного уклада равновесие никогда не бывает нарушено, и тревожиться не приходится.
Более того, лишения, кои Юлия себе предписывает, умеряя свою любовь к лакомствам, как я уже о том говорил, стали для нее источником удовольствия и вместе с тем новым способом экономии. Юлия, например, очень любит кофий, у матери она пила его каждый день; однако эту привычку она оставила для того, чтобы кофий казался ей вкуснее, и ныне пьет его, только когда приезжают гости, да еще в «триклиниуме Аполлона», желая подчеркнуть праздничный характер сих трапез. Таким образом, это маленькое чувственное удовольствие становится для нее привлекательнее, обходится дешевле, изощряет и сдерживает ее гурманство. Зато с какой заботливостью она стремится угадать и удовлетворить желания отца и мужа, делает это с такой естественной щедростью, угощает так мило, с таким удовольствием, что им вдвойне приятно это баловство. Они оба любят подольше посидеть за столом, по-швейцарски, и Юлия никогда не забывает распорядиться, чтобы после ужина им подали бутылку вина, более тонкого и более выдержанного, нежели то, какое обычно подается в их доме. Поначалу я верил пышным наименованиям этих вин, — по-моему, и в самом деле они превосходны; я думал, что они привезены из тех местностей, чьи названия им присвоены, и однажды ополчился на Юлию за то, что она нарушает собственные правила бережливости; но Юлия, смеясь, напомнила мне отрывок из Плутарха — то место, где Фламиний сравнивает [261] азиатские войска Антиоха, носившие множество варварских названий, с различными видами жаркого, коими угощал его приятель, скрывая, что все они приготовлены из одного и того же куска мяса. «Так же дело обстоит и с моими иностранными винами, за кои вы меня упрекаете. Ранено, херес, малага, шассень, сиракузское, которые вы пьете с таким удовольствием, на самом деле местные вина, только по-разному выделанные, и вы можете увидеть отсюда из окна тот виноградник, чьи лозы дают все эти якобы привозные вина. Может быть, они по качеству и ниже прославленных марок, названия коих мы им дали, зато не имеют некоторых неприятных их свойств, мы совершенно уверены в их составе, и, по крайней мере, их можно пить без опаски. Я полагаю, — продолжала она, — что моему отцу и моему мужу они нравятся не меньше, чем самые редкостные вина». — «Ее вина, — сказал тогда г-н де Вольмар, — отличаются совсем особым вкусом, какого у других вин не найдешь: ведь она с таким удовольствием их выделывала». — «Ах, — ответила Юлия, — значит, они всегда будут превосходны».
261
…то место, где Фламиний сравнивает… — В действительности имеется в виду Тит Квинкций Фламиний (конец III — начало II в. до н. э.) — римский консул и полководец (см. Плутарх, Сравнительные жизнеописания). — (прим. Е. Л.).
Сами посудите, можно ли скучать от праздности и безделья, когда так много забот и хлопот? Тут уж нет необходимости искать себе компании и совсем нет времени для визитов, для увеселений в обществе посторонних. У соседей Вольмары бывают достаточно часто, для поддержания приятного знакомства, но не настолько, чтобы это оказалось игом рабства. Гостей принимают радушно, но по ним не скучают. В общем, вращаются в свете ровно настолько, чтобы сохранить вкус к уединенной жизни; пустые забавы заменяют сельскими занятиями, а для того, кто в лоне семьи своей находит самое приятное для себя общество, всякая иная компания весьма докучна. Времяпрепровождение обитателей Кларана крайне просто, всегда однообразно, и вряд ли такой образ жизни многих соблазнит [262] [263] . Но супруги Вольмар, избравшие его, сделали сие по влечению сердца, и поэтому он им интересен. Разве могут люди со здоровой душой скучать, когда они выполняют самые любезные им и самые восхитительные из человеческих обязанностей, да еще делая обоюдными стараниями совместную свою жизнь счастливой? Каждый вечер Юлия, довольная истекшим днем, желает, чтоб и завтра день прошел точно так же, а по утрам просит у неба, чтоб оно ниспослало ей день, во всем подобный вчерашнему; дела ее всегда одни и те же и не могут наскучить ей, ибо она знает, что
262
Если б кто-нибудь из наших остроумцев, путешествуя по Швейцарии, посетил проездом Кларан и был бы принят и обласкан в этом доме, то, думается, он впоследствии потешал бы своих приятелей весьма забавным рассказом о том, какую жизнь ведут там эти «мужланы». Впрочем, по письмам миледи Кетсби [263]я вижу, что подобная склонность свойственна не только французам, — очевидно, и в Англии существует обыкновение и благодарность за гостеприимство поднимать любезных хозяев на смех. — прим. автора.
263
…письмам миледи Кетсби… — Руссо имеет в виду роман французской писательницы г-жи Риккобони «Письма миледи Джульетты Кетсби к ее подруге, миледи Генриетте Кемпли», вышедший в 1759 г. Героиня, миледи Кетсби, посещает поместья сельских дворян и описывает в смешном виде хозяев тех замков, где она гостила. — (прим. Е. Л.).
Здесь редко увидишь кучу бездельников, именуемую хорошим обществом, зато все, кого встречаешь в сем уголке, располагают к себе чем-либо привлекательным в своей натуре и множеством добродетелей искупают какие-нибудь смешные свои черты. Местные жители, не знающие светских манер и учтивости, но добрые, простые, честные и довольные своей судьбой; отставные офицеры; коммерсанты, коим надоела погоня за богатством; разумные матери, воспитывающие дочерей своих в школе скромности и добронравия, — вот свита, которую Юлия любит собирать вокруг себя. Ее муж не прочь присоединить к ним иной раз былых искателей приключений, коих исправили годы и житейский опыт, после чего, умудренные всяческими превратностями, они остепенились и без печали возвратились домой возделывать отцовскую ниву, сожалея лишь о том, что когда-то ее покинули. Ежели кто-нибудь из них рассказывает за столом о своей жизни, то это отнюдь не волшебные приключения богатого Синдбада, повествующего среди восточной изнеженности, как добыл он свои сокровища; нет, сии повествования гораздо проще, и ведут их здравомыслящие люди, коих капризы судьбы и несправедливость людская отвратили от тщетной погони за ложными благами, вернув им уважение к благам истинным.
Представьте, что даже обычная беседа с крестьянами имеет свою прелесть для сих возвышенных душ, у коих могли бы поучиться иные мудрецы. Г-н де Вольмар, человек справедливый, находит, что среди простодушных поселян больше попадается ярких характеров, больше самобытных умов, нежели среди горожан, носящих единообразную личину, ибо там каждый хочет показаться таким же, как другие, а не таким, каков он на самом деле. Нежная Юлия находит в поселянах сердца, чувствительные к малейшей ласке, почитающие за счастье, что она печется об их нуждах. Ни в чувствах, ни в мыслях у них нет никакой искусственности, они не научились подражать нашим образцам, и можно не бояться, что тут встретишь людей, созданных людьми, а не природой!
Нередко, обходя свои владения, г-н де Вольмар встречает какого-нибудь славного старика, поражающего своим здравым смыслом и рассудительностью, и г-ну де Вольмару приятно бывает вызвать его на разговор. Он ведет старика к своей жене, Юлия оказывает ему радушный прием, свидетельствующий не столько об учтивости и аристократической воспитанности, сколько о врожденной доброте и человечности. Старика оставляют обедать, Юлия сажает его рядом с собою, угощает, говорит с ним ласково, с участием расспрашивает о его семье, о его делах, не улыбается, видя его смущение, не обращает внимания на его деревенские повадки, держится так просто, что он чувствует себя свободно, и неизменно она выказывает ему ласковое и трогательное почтение, полагая, что все должны уважать немощного старца, у коего за плечами долгая и безупречная жизнь. Восхищенный старик расцветает душой, и как будто на миг к нему возвращается живость молодых его дней. Вино, выпитое за здоровье молодой хозяйки, согревает его охладевшую кровь. Он оживленно рассказывает о прежних временах и сердечных своих делах, о военных походах, о сражениях, в коих участвовал, о храбрости своих соотечественников, о возвращении на родину, о жене, о детях, о сельских работах, о злоупотреблениях, им замеченных, о средствах их устранить. Нередко из его речей, по-стариковски пространных, выносишь какое-либо превосходное нравственное назидание или же урок земледелия; да ежели бы он даже говорил лишь для удовольствия поговорить, у Юлии и тогда хватало бы терпения слушать его.
После обеда она идет в свою комнату и выносит оттуда маленький подарок — что-нибудь из одежды, что может пригодиться жене или дочерям старика. Подарок вручают дети Юлии, а он в ответ дарит им какую-нибудь простенькую, но забавную игрушку, которую она сама же тайком заказывает ему. Так с самой ранней поры детства завязываются тесные дружеские отношения, связующие два сословия, столь различные. Дети приучаются почитать старость, уважать простоту и различать достойных людей в любых сословиях. Крестьяне, видя, как в уважаемом всеми доме чествуют их стариков отцов, сажают там за стол с хозяевами, не обижаются, что их самих туда не зовут; причину тому они усматривают не в своем общественном положении, а в своем возрасте, — они не говорят: «Мы для этого слишком бедны», а говорят иное: «Мы еще слишком молоды, не заслужили такого обращения». Почет, оказанный их старикам, и надежда когда-нибудь разделить его с ними утешают их в том, что сейчас они лишены его, и побуждают стать достойными уважения.
И вот старик, умиленный ласковым приемом, оказанным ему, возвратясь в свою хижину, спешит показать жене и детям, какие подарки он принес; эти скромные дары доставляют радость всем домочадцам старика, они гордятся, что и о них не забыли. С воодушевлением старик рассказывает, как его принимали, чем потчевали, какие вина он отведал, что за любезные речи с ним вели, как участливо расспрашивали о семье, как приветливы были хозяева и внимательны слуги, — и вообще говорит обо всем, что придавало особую цену знакам уважения и благожелательности, выказанным ему. Рассказывая, он вторично все переживает, домочадцы как будто все переживают вместе с ним и радуются почету, оказанному их главе. Все дружно шлют благословения знатному и великодушному семейству, которое, подавая пример великим мира сего, протягивает руку помощи малым, отнюдь не презирает бедняка и воздает честь его сединам. Вот фимиам, приятный для благодетельных душ! Ежели небо и внемлет хвалам людей, прославляющих благодетелей, то уж, конечно, не тем, кои льются из уст низких льстецов в присутствии тех, кого они громогласно восхваляют, — нет, бог внемлет благословениям, звучащим у камелька в незаметной сельской хижине, где их подсказывает бесхитростное и признательное сердце.