Юлия
Шрифт:
– Знаешь, какие города красивые: Париж, Лондон, Москва, Ленинград, Таллин, Рига, Берлин, – говорила Юля подруге. – Вот куда надо поехать! Вообрази, я ловлю их по приёмнику, и хочу представить, какие там живут люди, что они делают. Временами читаю надписи на тёмном стекле, подсвеченном изнутри двумя малюсенькими лампочками, и думаю, что в тех городах обитают совсем другие люди, они не похожи на нас с тобой и даже на сестру и Тамару Игнатьевну. Ты когда-нибудь воображала, что где-то далеко-далеко, в ином, внеземном мире, на какой-нибудь космической звезде живут такие же точно девочки, как ты да я, во всём похожие на нас, как две капли воды. И те космические девочки вроде тебя и меня так же думают, радуются, плачут, так же хотят жить, как мы, и живут они в детдоме, как мы…
– Ты
– Ничего ты не понимаешь, ведь мы когда-нибудь умрём, это так страшно! А в космосе, предположим, живёт моя двойничка, и будет продолжать жить вместо меня. Ты разве об этом не мечтала? Ну и зря! Когда я поняла, что тоже смертна, меня это так расстроило. И никак не могла с этим согласиться: зачем я тогда живу? Помнишь, по нашей улице проходила траурная процессия. На машине, обитой красным ситцем, стоял гроб с покойником: за ним шагало много людей. А потом в спальне я укрылась с головой одеялом, представила себя умершей, как надо мной плачут девочки и мальчики, и ты тоже со всеми стояла рядом. Тамара Игнатьевна, воспитатели, повара, дворник… И все плачут. Тебя и сестру мою успокаивают. Только один Семён смеётся. А дед Иван-муковоз плачет и приговаривает: «А я прогонял её от лошади, не давал погладить и хлебушком покормить, без конца цыкал на неё.» Ты знаешь, как вообразила себя лежавшей в гробу и как потом старая буду лежать в сырой холодной земле и стану задыхаться без воздуха, что мне правда почудилось, будто там, в земле всё так и происходит со мной. Над могилой сомкнулся свет жизни, чёрная темень залепила глаза, я не вижу ни окон спальни, ни стен, ни кровати соседок, ни тебя, всё ушло из жизни, погасло, исчезло, как в бездну. Я тогда не слышала, не ощущала ни дыхания заснувших девочек, ни шороха, ни звука. Я не чувствовала своё тело, меня будто уже нет! Вот хочу подняться, да не могу – давит кто-то на грудь, и нет сил дышать, сознание потухает, меркнет. Исчезли улица, двор, дом, деревья, качели, столовая, все наши дети, воспитатели: я умерла…
– Брось, зачем ты всю эту дурь выдумала! – резко оборвала её Маша. – Нашла о чём мечтать, ненормальная, да?
– А что, тебе страшно слушать? – засмеялась Юля. – Может, я хочу стать артисткой. Это так здорово – играть других людей! Джульетту я бы сыграла очень правдиво! Так вот слушай, как было. Я вся содрогнулась в ужасе, меня стала бить лихорадка, не помнила, какая сила меня вытолкнула из постели. Я сорвала с себя одеяло, закричала на всю спальню, ведь в лапах смерти побывала. Не помню, что я кричала: «мама» или «Валя». Я выскочила из тёмной спальни, как из склепа, а вы будто уже все мёртвые, это у меня тоже пронеслось в голове, и побежала по тускло освещённому коридору в одной ночной рубашке. Мне так хотелось на волю, на воздух, к людям, к жизни. Потом ночная воспитательница остановила меня, а я плачу и не могу никак успокоиться. Кричу им: я к Вале, я к Вале – вырываюсь из их рук, как сумасшедшая; мне казалось, что с сестрой происходило то же самое, что и со мной, и Валя меня звала к себе, ей тоже там очень страшно. А вдвоём нам было бы хорошо. Напуганные моим бредом нянечки и воспитательница долго меня приводили в чувство. Как только напоили меня горячим чаем, так я сразу и успокоилась…
– А я и не слыхала про твои приключения! Давно это с тобой происходит? – спросила Маша, как взрослая.
– Всего один разочек, а вообще я придумываю себе роли принцесс, королев, здорово играть других исторических персонажей. Иногда мне кажется, я и в жизни играю кого-то, и смотрю на себя как бы со стороны. Это моё личное самое любимое кино, скорей бы вырасти и уехать отсюда. Я видела во сне, что плыла на большом белом теплоходе с большими иллюминаторами, и в один смотрел красивый парень в капитанской форме речника…
– А вот я почему-то очень редко запоминаю сны, а ты часто. Ни разу мать не видела. Давай летом в лагерь не поедем, а махнём на Урал!
Юля на это только посмеялась как-то озорно, блестя глазами, в которых вспыхивали бесенята… Так они шли и болтали по пути к Туземцевым… Валентина встретила девочек как всегда очень радушно. Она была довольна, что Юля, наконец, признала её своей сестрой, не забывала навещать то одна, то с Машей. И она тоже была очень рада девочкам. С ходу усадила их за стол, налила в тарелки свежего борща, расспрашивала о школьных делах, о том, что нового в детдоме, состоялся ли концерт или смотр, который так ждали девочки, участвовавшие в художественной самодеятельности. Понимая, что Юле нет ничего слаще, как говорить о смотре, Валентина и на этот раз затронула ее любимую тему и осталась довольна, как Юля весьма словоохотливо, с полным откровением, до самых мелких подробностей рассказывала, что происходило на этом смотре. Как она удачно спела, заняв первое место среди вокалистов других детдомов и школ-интернатов.
В последнее время в свободные от занятий часы Юля подходила к пианино, садилась на вертящийся стул и в первое мгновение терялась: какую клавишу нажать, чтобы извлечь чудесный звук? И выбирала белую клавишу, которая под её пальчиком плавно опускалась; она надавливала следующую черную, потом ещё и ещё; чередовавшиеся звуки составляли какую-то мелодию, разлетавшуюся по залу звонким эхом. И Юле было так приятно слушать рождавшуюся под её пальцами музыку, что, казалось, она выходила у неё слаженная…
Теперь она со смехом передавала Валентине свои первые опыты игры на пианино и серьёзно заверила сестру, что когда-нибудь она всё равно научится играть хотя бы самые простые музыкальные пьески.
– Мне Тамара Игнатьевна уже даёт уроки музыки, – похвалилась Юля, сияя глазами. На этом разговор иссяк. Девочки значительно переглянулись: кто из них спросит, где останавливаются поезда дальнего следования?
– Так, – сказала Валя, вставая со стула. – А где там моя Света, вы во дворе её не видели?
– Она с мальчиком на песочке машинки катает. Мы её звали-звали, а она и ухом не ведет! – быстро ответила Маша, у которой под глазами рассыпались озорные веснушки.
– Ай, ты подумай, какая непослушница! Юля, сходи за ней, а я борща ей налью. Если не позовёшь, сама никогда не придет!
Через три минуты девочка привела всю испачканную сырым песком Свету. Валентина отвела её к умывальнику. Потом усадила за стол напротив девочек. Однако Света плохо ела, капризничала, мать чуть ли не насильно заставляла, при этом покрикивая на неё. А Света как будто и не слышала, знай, отгоняла ногами под столом кошку, тершуюся об ноги девочек. Валентина повторила настойчиво. Дочь, услышав сердитый окрик матери, стала с неохотой есть. Потом с долей каприза изрекла:
– Я на улку хочу!
– Вот пока борщ и котлету не съешь, никуда не выпущу! – твердо сказала мать.
Света уже настолько привыкла к Юле и Маше, что относилась к ним почти безразлично. Правда, иногда заставляла Юлю поиграть с ней. Она любила играть со Светой в «больницу». Юля была врачом, а Света и большая кукла понарошку – больными, которых Юля-врач поочерёдно лечила: давала, вылепленные из кусочков белого хлеба таблетки, делала уколы, накладывала повязки, разные примочки. Словом, выполняла почти всё, что она наблюдала за лечащим врачом, когда кто-то болел из детдомовцев.
После того, как пообедали, Юля набралась духу, спросила:
– Валя, Ростов далеко?
– А зачем тебе Ростов, ты чего о нём спрашиваешь? – поинтересовалась сестра.
– Я на карте прочитала… далеко такой город? – Юля вовсе не врала, она действительно любила рассматривать карты. И по географии имела хорошие отметки.
– Да как тебе сказать. От нашего города – это примерно в сорока километрах.
– А в нём большие поезда останавливаются? В лагерь нас возили на поезде. Но я напрочь забыла: откуда мы уезжали к морю, может, с нашего вокзала?