Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)
Шрифт:
— А не знаете ли вы, — сказал он, — почему в депо так плохо работа идет? Крюки в кузне не варятся, подшипники плохо подшабриваются.
— А кто его знает, — сказал Илья Федорович.
— Кто его знает? — заорал начальник станции. — А при большевиках как работали? Это ты знаешь? Как дорогу перед их отступлением чинили, помнишь?
— Еще бы ему не помнить, — снова вмешался Сомов. — Он больше всех старался.
Илья Федорович посмотрел в сторону Сомова и тихо сказал:
— Ты бы тут поменьше старался, сыч проклятый.
— Не
Чиканов бросил вилку и застыл с раскрытым ртом.
Илья Федорович смотрел себе под ноги.
— Что они теперь с ними сделают? — прошептал Васька.
Я соскочил с карниза, на котором мы стояли, и выковырял из земли два обломка кирпича. Один оставил себе, другой отдал Ваське.
— Если они что с ними делать станут, смотри на меня, — сказал я Ваське. — Я замахнусь, а ты за мной кидай.
— Ладно, — сказал Васька, — пусть только попробуют тронуть.
Мы опять заглянули в окно. Все, кроме командира, вскочили из-за стола и размахивали руками.
Илья Федорович и Чиканов стояли бледные, озираясь по сторонам.
— Говори, кто с красными ушел? — хрипел офицер с рыжими бакенбардами.
— Говори, хамская морда! — визжал начальник станции.
Командир бронепоезда спокойно сидел в кресле и посасывал толстую сигару.
— Не скажешь? — снова захрипел рыжий офицер. Он откинул руку наотмашь, как будто приготовился ударить Илью Федоровича.
— Ну, ну, потише, — сказал Илья Федорович.
Рыжий размахнулся и со всей силой стукнул его кулаком в висок.
В эту минуту мы с Васькой почти разом замахнулись и пустили в окно по кирпичу. Раз! Два! Что-то звякнуло, загремело, и свет в комнате потух.
Мимо нас проскочили какие-то люди. Они кричали и грозили револьверами. Пригнувшись к земле, мы прошмыгнули по Железнодорожной улице до первого переулка.
Когда мы подошли к дому, Васька перевел дыхание и сказал упавшим голосом:
— Что теперь с отцом будет? Застрелят его!
Совсем поздно, когда мы уже укладывались спать, Васькин отец пришел к нам и рассказал, чем кончился его разговор с офицером.
— Кто-то, — рассказывал он, — запустил в окно кирпичом. И такой тарарам пошел, что представить нельзя. Сомов кричит «Бомба!» Кто-то из офицеров с перепугу револьвер выхватил и давай палить в потолок. Наконец сообразили — из другой комнаты свечу принесли. Видят — на полу валяются две кирпичины. Поуспокоились немножко. «Вот сволочь какая, -говорит командир. — Это ваша работа, наверно. Ну, что ж, идите. Мы за вами понаблюдаем. Выудим кого надо. А если не выудим, поговорим с вами иначе».
Когда Илья Федорович ушел, мы легли спать. Долго ворочался в постели мой отец. Я видел, как он в темноте
А мне все мерещился командир бронепоезда, его припухлое желтое лицо, его трясущаяся рука, в которой он держал бокал с вином. Я вспоминал, как Сомов, уткнувшись носом в тарелку, ехидно говорил Илье Федоровичу: «Давно ли перестал пить?»
От злобы я натягивал до самых ушей одеяло и накрывал голову подушкой.
Отец мой все еще шагал по комнате и курил. Сизый дым кружился над его головой и тянулся длинными струйками в печку.
Глава IX
У НАС ЕСТЬ КРАСНОАРМЕЕЦ
Утром, чуть свет, к нам в окно забарабанил Васька.
Я наскоро умылся, схватил краюху хлеба и выскочил на крыльцо.
— Гришка, я теперь ни черта не боюсь, — сказал Васька гордо. — Ловко мы с тобой вчера кирпичом в окно запустили. Мы им еще не такое покажем! Я теперь каждый день буду в их квартирах стекла бить. Давай вместе бить. А?
— Подожди, — остановил я его, — как бы нам вперед по шеям не надавали. А ты дома не сказал, что это мы с тобой вчера тарараму наделали?
— Не сказал. А что? — спросил Васька.
— Ты смотри не говори, а то нам с тобой не поздоровится.
— Ладно, не скажу. А только мы еще не так стукнем в окно начальнику. А Сычу я камнем глаза выбью. Теперь мы и на фронт можем уйти. И в отряд я теперь первый запишусь. И оружие сам пойду собирать.
— Ну как же мы с тобой оружие собирать будем? Много ли мы двое наберем? Сеньки нету. Андрей уже, наверно, в Курсавке давно. Что же это у нас за отряд? — ты да я, да мы с тобой.
Васька задумался:
— Да, это ты верно говоришь. А пойдем, брат, к Ивану Васильевичу, позовем его.
— Да что к Ивану Васильевичу? Что он понимает? Трус первой марки. Мы давно из погребов вылезли, а он до сих пор носа на улицу не показывает.
— Вот и пойдем, — сказал Васька, — посмотрим, что он дома делает. У его отца, знаешь, бердана есть, в коридоре висит, ее спереть ничего не стоит.
— Ну, бердана — другое дело, — весело сказал я. — Пойдем.
Ванька, или, как мы его в шутку называли, Иван Васильевич, жил не на казенной квартире, как мы, а в поселке у богача Малашенко.
В Ванькиной семье было десять душ. Жили они все в двух комнатушках. Потолки низкие, рукой достанешь. А окна крохотные и всегда запотелые. В семье Ванькиной почти все девки были, а ребят двое — Ванька да младший ею брат Петька. Отец Ваньки работал в депо слесарем. И Ванька тоже собирался идти по слесарной части.
Мы подошли к дому Малашенко и заглянули в окошко.
Ванька, согнувшись, сидел на красном деревянном сундуке и разряжал винтовочный патрон. Он высыпал на бумагу черный порох и положил рядом с бумагой вынутую из гильзы остроконечную пулю. Тут он глянул в окно и увидел нас.