Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)

Мирошниченко Григорий Ильич

— В тупик иду, к Порфирию…

— Зачем? — спросил я, тоже шепотом.

— Отец велел привести его к нам. Поговорить хочет…

— А ты ему все рассказал?

— Все, только про наш отряд не говорил. Чуть было не сказал, да подумал — ругать будет.

— Ну, а он что?

— Пойдем, по дороге расскажу.

До самого стрелочного поста мы шли с Васькой молча.

Как только я принимался говорить, Васька махал кулаком:

— Молчи!

И только пройдя будку, Васька стал рассказывать. Илья Федорович

не сразу поверил Ваське насчет красноармейца. Думал, Васька либо во сне это видел, либо просто заливает.

А Васька не отстает:

— Скажи, что красноармейцу передать? Соберешь ты деповских или не соберешь?

Ну, Илья Федорович, чтобы отвязаться от него, говорит:

— Хорошо, соберу. Только дай мне после работы руки вымыть, видишь, в мазуте все.

Васька подождал, пока отец помоется, и опять за свое:

— Когда же красноармейца звать?

Илья Федорович видит, что Васька не зря болтает, и говорит:

— Да зови хоть сейчас. Только подальше от станции держись да порознь идите, а то и сам влопаешься и его выдашь. А сперва, говорит, сбегай за Леонтием Лаврентьевичем и за Репко, а за Ильей Ивановичем (это моего отца так зовут) я сам зайду.

— А ты уже бегал? — спросил я Ваську.

— У каждого по три раза побывал, все никак дома застать не мог. Насилу добился.

Мы подошли к тупику.

В сумерках товарные вагоны были похожи на черные дома без дверей и окон.

Мы шли по путям, спотыкаясь о каждую шпалу.

Ощупью отыскали лестницу, которая вела на чердак. Васька задрал голову, посмотрел в темнею дыру чердачной двери и сказал:

— Лезь ты, я покараулю.

Я полез по лестнице, держась за перила, уцелевшие только с одной стороны. С площадки заглянул в дверь — на чердаке никого не было видно.

Я позвал шепотом:

— Порфирий…

Никто не откликался из темноты.

— Порфирий! — сказал я громче.

— Чего кричишь? — спросил снизу Васька.

— Его здесь нету, — сказал я, перегибаясь через перила площадки.

— Да ты на чердак войди. Он прячется, наверно, — прошептал Васька.

Я протянул руку вперед и шагнул на чердак. Доски подо мной заскрипели. Я остановился. Постоял немного и шагнул еще раз. Ноги у меня запутались в чем-то колючем, шершавом, — должно быть, в соломе, — я споткнулся и упал лицом вниз. Сам не знаю, как закричал не своим голосом:

— Васька!

Никто не ответил снизу. Только кто-то быстро-быстро зашлепал по шпалам.

Я кое-как добрался до двери и скатился вниз по лестнице.

Васьки не было. Струсил, удрал!

Долго искал я его по всему тупику, бродя от платформы к платформе. Вдруг вижу — над самой дальней засветился огонек. То вспыхнет, то пропадет. То маленький, как точка, то побольше, как глазок фонаря.

Я прислушался — кто-то разговаривает. Голоса будто знакомые. Один

хриплый, другой тоненький. Кто же это может быть? Васька! Его голос! А с кем это он разговаривает?

Подхожу ближе — на платформе сидит Порфирий; он свесил ноги и курит. А перед ним на шпалах стоит Васька.

— А ты чего это на чердаке крик поднял? Струсил, что ли? — спросил Васька, когда увидел меня.

— А ты чего лататы задал? От храбрости, что ли?

— Со всяким это бывает, — сказал красноармеец.
– И не так еще испугаешься, когда темнота кругом этакая.

— Ну, что же? Пойдешь, Порфирий? — спросил Васька у красноармейца.

— Надо пойти.

Порфирий тяжело спрыгнул с платформы и закряхтел.

— Ну-ка, ребята, подайте мою палку, — сказал он. — На трех ногах скорее доберусь.

И он заковылял за нами по шпалам и рельсам тупика.

На площади перед вокзалом топтался у фонаря верховой. Он был в черной лохматой бурке, из-за плеча торчало дуло винтовки.

Порфирий остановил нас на углу:

— Надо нам врозь идти, а то попадете со мной к чертям в зубы.

— Да ты же дороги не знаешь, — сказал Васька.

— А я вас не упущу. Только если остановит меня патруль, вы уходите.

— Нет, — сказал Васька, — мы тебя не бросим.

— А если вас казаки сгребут заодно со мной, знаете, что за это будет?

— Не маленькие, знаем, — сказал Васька.

— Ну, ладно, сыпьте. А я за вами следом. Только не оглядывайтесь.

Мы с Васькой пошли через площадь. Шагаем и прислушиваемся, идет ли за нами Порфирий.

За спиной у нас залязгала копытами лошадь.

— У, чертова худоба! — крикнул казак и свистнул плеткой.

Неужели заметил Порфирия?

Лошадь затанцевала по булыжнику и притихла.

Нет, не заметил. Все в порядке. Красноармеец, прихрамывая, идет за нами.

У ворот нашего дома мы остановились. Порфирий не разглядел нас в темноте и прошел мимо. Я догнал его и дернул за рукав:

— Сюда!

Васька тихо открыл калитку и заглянул во двор. Во дворе не было ни души.

— Чудаки вы, ребята, — сказал красноармеец, когда калитка захлопнулась за нами. — Темноты испугались, а виселица вам нипочем — с красноармейцем по улице гуляете.

Скрипнула дверь. На крыльцо вышел Илья Федорович.

— Привел, — сказал Васька.

Илья Федорович наклонился к самому лицу Порфирия.

— Красноармеец? — спросил он. — Какого отряда?

— Балахоновского.

— А как же ты отстал?

— В ногу ранили…

— Ивана Капурина в отряде знал?

— Ивана Захарыча? — спросил Порфирий. — Ну, конечно, знал.

Илья Федорович подумал немного и сказал:

— Постой. Кто еще из наших железнодорожников у Балахонова был?… Шурку Олейникова знаешь?

— Как же не знать! Его на Крутой убили.