Юнармия
Шрифт:
Возьмет пучок соломы и начнет вязать: вот тебе туловище коня, а вот голова. Теперь надо ушки воткнуть, а потом голову к туловищу привязать.
Хорошие выходили у него лошадки, даже на всех четырех ногах стояли, – только некрасивые, рябенькие, потому что из соломы.
Был Климов кузнец – у железнодорожного моста в кузнице работал. Когда товарищи отступали, он красноармейских коней ковал, за это его сюда и взяли.
Баловали в тюрьме нас с Васькой, как будто мы всем сыновьями приходились. Хлеба нам давали, сала давали, а иной раз и курятины кусочек,
На четвертый день вызвал надзиратель старика Полежая.
– Полежаев, выходи!
Васька даже задохнулся от испуга, а у меня кровь похолодела. А Полежай будто знал, что его сейчас вызвать должны. Поднялся застегнул поддевку на все крючки и пошел к выходу с шапкой в руке. Мешок его и жестяной чайник так в углу и остались.
– Неужто повесят? – спросил Аким Власов.
– Ясное дело, повесят, – сказал Климов.
– Да ведь ему до своей смерти всего три дня осталось.
– Хоть бы день остался, а если надумали, значит, повесят.
До самого вечеря мы на дверь смотрели. Когда уже все укладывались спать. Полежая внесли на руках двое казачат. Они донесли старика до его угла и бросили как чурбак, на солому. Старик сопел и мотал головой.
– Крепкий у вас дедушка. – сказал караульный. – Тридцать плетей принял, а еще дышит!
И верно. Полежай еще дышал. Дышал быстро и громко, как в лихорадке.
В тюрьму тискали все новых и новых людей. Воздух в бараке стал тяжелым едким.
Даже Аким Власов приуныл и замолк. Мы тоже перестали шнырять по бараку и заговаривать с людьми. На прогулку нас не пускали. А на улице уже была, верно, полная весна. Из тюремных маленьких окошек было видно, как по углам позеленел двор.
– Кастинов! Выходи! – крикнул однажды дежурный.
Никто не отозвался.
– Кастинов, выходи, чего мнешься? – крикнул еще раз дежурный.
«Кто же тут Кастинов?» – подумал я, совсем позабыв Васькину фамилию. Да и Васька не сразу сообразил, что это он – Кастинов.
Только когда дежурный в третий раз вызвал его, Васька вскочил, огляделся вокруг – будто ища помощи – и пошел, переступая через лежащих людей, к двери.
– Не трусь, Вася, авось обойдется! – шепнул я ему вслед.
Не успел дежурный закрыть дверь за Васькой, вся тюрьма зашумела.
– Храбрецы кубанские, – хрипел Полежай. – С детьми им только и воевать…
Аким подсел ко мне и стал утешать меня, как маленького.
– Не горюй, Гриша, его, может, только на допрос позвали. Покричат и отпустят. Что с него взять?
В это время опять громко звякнул засов. Опять вошел дежурный надзиратель:
– Ми-рош-ко! Выходи!
Моя очередь. Так я и думал. Пошатываясь, перешагнул я через перекладину порога. Ну и легкий же воздух! Дохнешь – и сразу тебя в сон бросает. Небо чистое. По зеленой церковной крыше воробьи скачут. Если бы не мой конвойный, пробежал бы я теперь без остановки верст пятнадцать одним махом. Побежал бы на Кубань, сиганул бы с кручи прямо в речку, – даром, что вода еще холодная, – проплыл бы ершом под водой и вынырнул бы на самой середине Кубани. Ох и хорошо оттуда
А еще лучше растянуться после купанья в том месте, где Зеленчук впадает в Кубань. Там трава мягкая, а камни теплые. Вот бы поспать вволю!
Вдруг небо надо мной потемнело, церковь покосилась, зашатались дома.
Я ухватился за рукав часового, чтобы не упасть. Это у меня от ходьбы и от воздуха закружилась голова.
– Чего чепляешься? – заорал во всю глотку часовой, видно испугавшись. – Стой на своих ногах, а то я тебя прикладом долбану.
Я перевел дух и поплелся дальше, еле волоча ноги. Мы поднялись по знакомому крыльцу и вошли в коридор. Дверь к атаману была открыта настежь.
Атаман сидел за столом, а прямо перед ним стоял Васька, сбоку – Илья Федорович.
У дверей и окон выстроились казаки с винтовкой к ноге.
Атаман медленно читал бумажку:
– Мы, станичники, сего марта тринадцатого дня во время дождя… около станции… железной дороги обнаружили шпиёна, у которого обнаружен в правом кармане штанов револьвер, коего система неизвестна, а на вид белый, одноствольный, пятизарядный, заряжается при посредстве разлома рукой. Что подписью руки заверяем. Станичники Петрусенько, Юдин, Дериземля, Новохатский, Бородюк.
– Что скажешь! – спросил атаман у Ильи Федоровича. – Вот тебе документ, а вот и само вещественное доказательство. – Атаман выдвинул ящик стола и достал оттуда Васькин смит-и-вессон. – Теперь вопрос: откуда у несовершеннолетнего огнестрельное оружие? Проще сказать, откуда он его достал?
Илья Федорович пожал плечами:
– Да почему я знаю, откуда он достал? Может, ребята ему дали, а может, он в поле нашел. Мало ли их там валялось! Делать ребятам нечего, вот они и рыщут, хоть к черту в трубу залезут.
Атаман сидел, откинувшись назад, и тер желтыми от табака пальцами впалые рябые щеки, крючковатый нос, острый, гладко выбритый подбородок.
Время от времени он поглядывал на меня воспаленными глазами, будто что-то вспоминал.
Вдруг он стукнул кулаком по столу. Пузырек с чернилами так и подпрыгнул.
– Так вот оно как? Револьверы в поле находите? Чтой-то мне не случалось находить. Верно, мне счастье в руку не идет. А тебе, Поликарп Семенович, попадался где-нибудь на лужку стейер какой-нибудь или там маузеришко какой?
– Никак нет, – ответил бородатый казак басом.
Другие казаки загоготали.
– То-то что нет. Кабы оно валялось на дороге, так и оружейных заводов не нужно бы. Посылали бы баб, вроде как по ягоду-живику. Собирай, мол, в торбу. Тут же на кусточке и патрончики растут, а глядишь – и пулеметик, что грибочек, из-под земли вылез. Так ведь? Ну, чего молчишь, говори, много ли ваши дедовские пулеметов да винтовок после дождя насбирали?
Илья Федорович нахмурился и махнул рукой.
– Чего зря время терять! – тихо сказал он, не глядя на атамана. – Позвали как по делу, а сами сказочки рассказываете. Либо отпустите, либо допрашивайте.