Юноша с перчаткой (рассказ студентки)
Шрифт:
– Знаешь, я позвонила ему… Узнала его телефон и позвонила. Он снял трубку. Я спросила: «Виталий Семенович, вам известно, что у вас есть дочь?» Он немного помолчал и сказал: «Да, мне это известно…» И тогда я прямо спросила, хочет ли он меня видеть. Он записал мой адрес и сказал, что будет у меня через час. И ровно через час он был у меня. Он заехал за мной на своей машине – я сказала, что живу в общежитии, – и повез меня в ресторан…
– Ты скажешь тете Варе? – спросила я.
– Когда-нибудь, – сказала Юлька. – Не сейчас. Мне надо разобраться самой…
Мне нравится
В тот вечер мы не пили «за пешеходов». Может быть, Юлька не хотела обидеть своего отца, который ездит на «Волге»…
Когда Юлька позвонила сегодня и сказала, что не сможет прийти, я подумала: наверное, она заранее условилась с отцом. И сейчас они сидят в ресторане или катаются по городу в его машине.
И мне стало обидно за тетю Варю…
Я не завела будильник, чтобы не разбудить нашу гостью, которая спала в моей комнате. Но условный рефлекс сработал, и я проснулась, как всегда, в половине седьмого. Открыв глаза, я увидела тетю Варю. В мамином купальном халате и полотенце, повязанном чалмой поверх бигуди, она смахивала не то на какого-то хана, не то на римского императора. Тетя Варя стояла, скрестив руки, и в который раз разглядывала мою безобразную старуху, висящую над диваном.
– Хотите, я вас нарисую? – спросила я.
– Нет уж, спасибо, – сказала она, смеясь. – Нарисуешь такую страхолюдину…
Мы разговариваем негромко, чтобы не разбудить маму и папу, – им вставать позже. Этот ранний час принадлежит только мне и тете Варе. Мы завтракаем вдвоем. Я ставлю чайник и жарю две яичницы. Я делаю все быстро, ловко и бесшумно, потому что привыкла делать это каждый день. Но сегодня я особенно стараюсь, потому что у меня есть зритель. Тетя Варя уже одета и причесана. Светлые, как у Юльки, волосы кудрявятся колечками на висках, не закрывая крутого лба.
– Ну, что, девочка? – Говорит она. – Как ты живешь?
И я рассказываю ей про свою жизнь, про наших ребят и профессоров, про выставку рисунка в Пушкинском и про «капустник», который мы готовим к новогоднему вечеру. Мне дали маленькую, но опасную роль – сыграть Даму, приятную во всех отношениях… Почему опасную? Надо проблеять ее голосом: «Ничего у нас с вами не получится!» Говорят, у меня это здорово выходит.
Я «блею», и тетя Варя смеется. И я тоже смеюсь.
– И главное, мне в эту сессию ей сдавать, – говорю я. – Приду, а она мне: «Ничего у нас с вами не получится!..»
– У нас тоже были «капустники», – говорит тетя Варя. Она задумывается, и улыбка медленно сходит с ее лица. Сначала перестают улыбаться глаза, потом губы.
– Юлька бывает у вас? – спрашивает она. – Как она выглядит? Небось, похудела?.. Я ей деньги посылаю, но боюсь, что она их откладывает. Я, когда студенткой была, всегда на что-нибудь откладывала… Ну, и бегала вечно голодная!..
По пути в институт я думаю о Юльке. Вспоминаю ее слова.
– Мне
– Тебе он понравился? – спросила я.
– Не знаю, – сказала Юлька и помолчала, В эту минуту она была очень похожа на тетю Варю. – Во всяком случае, он личность…
Это она специально для меня так сказала, вспомнив наш семейный анекдот. Мама кому-то говорила, что личность – это сильный характер, ярко выраженная индивидуальность. И я пристала к ней с вопросом: «Мама, я личность? Я личность?» Мне было тогда лет десять, и это осталось вроде семейного анекдота. Юльке он известен.
Возможно, он личность… Но во всем этом есть что-то оскорбительное для тети Вари. И даже для моих родителей, которые дружат с тетей Варей и не признают Юлькиного отца. Если тетя Варя не права, значит, и они не правы. Если он хороший, значит, они плохие?!
А может быть, Юльке просто понравилось ходить в ресторан и кататься по городу на его машине? Чтобы найти оправдание своему предательству?..
Наверное, это слишком сильное слово – предательство. Но почему-то именно оно сейчас приходит мне в голову…
Первые часы у нас рисунок. Опять натурщик Сережа. Только теперь он не сидит на высоком табурете в позе врубелевского Демона, а лежит в позе умирающего гладиатора. Эта постановка у нас в последний раз – так нам обещал Акулинин. Потом опять будет толстая Ната – «Пушкин, Лермонтов и Толстой играли в прятки…». Мы будем писать ее маслом и рисовать карандашом, углем и сангиной. И она до чертиков надоест нам, как сейчас надоел Сережа, этот апатичный малограмотный малый. Говорят, что, заполняя анкету, в графе «пол» он написал: «паркетный».
Ничего не поделаешь! Трудно доставать натурщиков, хотя эта работа неплохо оплачивается. Натурщик зарабатывает восемь рублей в день. Восемь рублей за восемь часов полной неподвижности. Но теперь я знаю, что неподвижность – это тяжелый физический труд. Даже в пятиминутный перерыв Сережа успевает одеться и деловито носится по лестницам и коридорам института, чтобы разогнать кровь.
Сегодня Акулинин меня похвалил. Я работала и даже не заметила, как он подошел. И вдруг сзади его голос:
– Молодец, девочка!
Гранд – он рисовал поблизости – что-то хмыкнул. Акулинин сказал ему:
– Она покрепче вас! Гранд нашелся:
– Конечно, она спортом занимается!..
Сурок слышал весь этот разговор. И Валька Тарасов тоже слышал. Мне это было приятно: Акулинин редко кого-нибудь хвалит. И еще я была рада, что он выдал Гранду.
После рисунка была теория композиции. Ее ведет у нас заведующий кафедрой Бочаров. Это личность. Да, именно личность! Мы любим его лекции. Когда он говорит о чем-нибудь, впечатление всегда такое, что рассказывает об этом впервые и что это только что пришло ему в голову. В общем, его лекции больше похожи на беседу, после которой хочется работать по-новому и сделать что-то свое, прекрасное…