Юноша с перчаткой
Шрифт:
Китель с голубыми петлицами висит на спинке стула. Много всяких значков — я в них не разбираюсь. Знаю только комсомольский значок. И десантный — парашют на синей эмали и подвеска с цифрой «восемь». Восемь прыжков. Он мне про них не писал, и я усомнилась — прыгал ли? Может, выпросил у кого значок?.. Он рассердился. Сказал, что, конечно, мог и не прыгать — для радиомеханика это не обязательно. Просто хотелось все испытать.
Два года я ждала его писем. Считала месяцы, дни, часы. Стояла в очереди к почтовому окошку — сигареты «Прима», карамель
Витька учится на вечернем юридическом, а днем работает в мастерской по ремонту телевизоров и радиоаппаратуры. В тот вечер ему не надо было идти на занятия. Бориса еще не было дома. Его организация перебралась на другой конец города, и он не приходит раньше восьми. Мы с Витькой поужинали вдвоем и пили чай. И вдруг он сказал, что, пожалуй, уедет. Я обалдела.
— Далеко собрался? — спросила я.
— Хотя бы к Симке Чижову, на Север. Вот такой парень! Тоже дембель семьдесят пять. Посмотри мой альбом, там он есть.
Мне знакомо это словцо, производное от слова демобилизация.
— Ты решил бросить институт? — спросила я, как могла, спокойно.
— В общем, да. — Он встал из-за стола и, отодвинув чайник, прикурил от горелки. — Все эти талмуды не для меня. Если б можно было стать судьей, не зубря все эти статьи…
— Ты имеешь в виду суд Линча? — Я еще пыталась шутить.
— Ну, зачем же? Просто мне надоело, понимаешь? Я радиомеханик. Но это не все. Я умею косить, асфальтировать улицы и дороги, укладывать рельсы… Мне дала это армия за два года! Не находишь ли ты, что система высшего образования…
— И что ты будешь делать на Севере? — перебила я. — Штукатурить или косить? — Он меня раздражал все больше.
— Возможно, пойду в лесничество. У Чижова отец лесничий. Он даже Симке писал: если кто из ребят изъявит желание…
— А я-то мечтала, что мой сын станет культурным, образованным человеком!
— Культурным! — Он усмехнулся. — Ты знаешь, что сказал один мудрец? Культура — это то, что остается после того, как человек забыл все, что сдавал на экзаменах…
Он смотрел на меня. Я чувствовала, он чего-то не договаривает.
— Ну, чего уж там! Добивай! сказала я. — Жениться надумал, что ли?
Мне казалось, что я безумно сострила. Что он расхохочется и поперхнется горячим чаем. А я буду хлопать его по спине, чтобы он прокашлялся, как в детстве.
— В общем, да, — сказал он.
И комната поплыла.
Он что-то говорил. О какой-то девушке, которая писала ему в армию письма, а потом взяла и приехала… Да, на три дня! Только затем, чтобы повидать… «Ты вот приехать не догадалась, а она…»
Что-то случилось со мной. Я бросала в него чем попало, и он ловил на лету все эти предметы — мочалки, кастрюли, тарелки. Не зря в детстве он был вратарем в своей школьной команде.
Кое-что все же разбилось — две чашки и блюдечко
— Ну, мать, ты даешь! — сказал он. — Валерьянки накапать?
— Дурак! — сказала я и заплакала.
Хорошо, что Бориса не было дома. Когда он пришел, все было уже на своих местах. Борис любит порядок. Он у нас исключительно правильный. Уходя, гасит свет. Не ломает насаждений, не перегружает последние вагоны метро и не дает детям играть с огнем. Детей у нас в доме нет, если не считать Витьку, который собрался жениться…
И ни в одном письме, ни разу!.. А может быть, я пропустила? Нет, я знаю все его письма, каждое наизусть. Оп писал мне обо всем — о погоде, о том, как прошли учения и как они строем ходили в театр. И сообщал, на что потратил мою рублевку, хотя такого отчета я от него не требовала. Рублевку он тратил на пряники и конфеты — он любит сладкое. Его письма казались такими детскими!.. Об этой девчонке — ни слова. Нет, что-то было! Короткая приписка, я не придала ей значения. Возможно, потому, что это была всего лишь приписка.
Постскриптум…
Мне не терпелось остаться одной и перечитать эти письма под иным углом зрения. Но они, Борис и Витька, как назло, были дома и, глядя на экран телевизора — шла какая-то муть, — лениво перебрасывались словами.
— У вас в роте был телевизор? — спрашивал Борис.
— Даже цветной. Подарок соседней части. Я же об этом писал…
— Да, вспоминаю. Избаловали вас. В мое время телевизоров не было, тем более цветных.
— Но печатный станок уже изобрели? И этот, как его… дагерротип?..
— Ефрейтор Звонцов, два наряда вне очереди!..
Борис не служил в армии. Верней, служил очень недолго, вскоре после войны. Он заболел гриппом, начались шумы в сердце, и его уволили в запас. Да и что это была за служба! Какая-то хозяйственная часть при Доме офицеров… Но он любит говорить об армии: «В мое время…» — и знает много солдатских баек. Одна из них про ефрейтора. Попросился солдат к бабке в хату переночевать. Она ему: «Заходи, внучек». — «Я, бабушка, не один. Мы с ефрейтором». — «А ты Ефрейтора к забору привяжи…»
С тех пор как мы узнали, что Витьке, как отличному солдату, присвоили звание ефрейтора, я это слышала раз двести.
«Бабка, пусти переночевать». — «Заходи, внучек». — «Я с ефрейтором…»
Витька смотрит на меня ожидающе — когда я начну посвящать отца в его планы? Но я не спешу. Во-первых, я за себя не ручаюсь. Во-вторых, у Бориса больное сердце, по крайней мере он так считает. И потом… Может, это еще не очень серьезно? Мне хочется лишь одного — перечитать его письма.
Наконец все стихает. Борис, шурша вечерними газетами, удаляется в нашу комнату. Витька достает из постельного ящика простыни и с непривычной для меня ловкостью застилает свою тахту — до армии я всегда стелила ему постель.