Юность Барона. Потери
Шрифт:
– Шутники, блин! Лучше бы какое серьезное дело надыбали. Третью неделю гасимся, как мыши.
– Погодите, детки, вот настанет срок, будет вам и белка, будет и свисток.
– Типун на язык! – болезненно среагировал на «срок» всего месяц как откинувшийся Ёршик.
Казанец отложил вилку с наколотым на зубья соленым огурчиком, прислушался к ощущениям и… выразительно пустил газы.
– Блин! Хоть ты-то не порть обедни, засранец?!
– Пирожки, – виновато констатировал Казанец, ослабляя ремень на брюках.
Это он побаловал себя все в тех же Сокольниках.
– А я ведь предупреждал, что с крысиными хвостиками!
– Да ладно? Раньше всегда у этой бабы брал – и полный нурмуль… Вот зараза! По ходу, рецептуру поменяла.
Сей, не особо, надо признать, великосветский, разговор проистекал в интерьерах небольшой, в две комнатушки, хазы на Оленьем Валу [46] , где этим вечером собрались за трапезой ватажники Шаланды. Меню изобилием и роскошью не баловало – картошка в мундире, огурцы, перья зеленого лука, консервы, хлеб. Ну и водка, разумеется, куда без нее? В общем, отнюдь не на пустом месте делал свои выводы старый Халид, предупреждая Барона, что «нэ тот нынчэ стал Шаланда». Похоже, в самом деле растерял фарт некогда гроза Сокольников, коли от всей его команды остались лишь трое заслуженно засиженных рыл. Да и те поистрепались настолько, что не брезгуют сомнительного происхождения пирожками.
46
Олений Вал – улица в Сокольниках. В культовом т/ф «Место встречи изменить нельзя» шофер Копытин досадливо сетует Жеглову: «В Сокольники, гад, рвет. Там есть где спрятаться». В начале 1960-х те жилмассивы Сокольников, где еще сохранялась старорежимная двух-трехэтажная застройка, продолжали пользоваться столь же сомнительной репутацией.
Настойчивый, но при этом словно бы свойский стук в дверь застигнул сотоварищей врасплох: званых гостей сегодня не ждали.
А незваных не ждали в принципе.
– Кому это не могется? – насторожился Гога.
– А шут его знает.
– Может, Катька твоя приперлась? Вокзальная проститутка Катька была марухой Шаланды.
– Дык вроде рановато для Катьки? У нее сейчас самое рабочее время, – засомневался Шаланда, выходя из комнаты в прихожую.
Воспользовавшись отлучкой пахана, Гога тотчас взял быка за рога:
– Не, братва, я хошь и не крыса, но чую: валить надо с этой… шаланды. Иначе – либо мусора окончательно затопят, либо с голодухи подохнем.
– Такой, значится, оборот? – Казанец недвусмысленно сощурился на внушительных размеров брюхо Гоги. – Ты у нас, оказывается, не жирный, а с голоду распухший?
– Пасть закрой, ботало!
– На самом деле Гога дело базланит, – подтявкнул Ёршик. – Да я в лагере здоровее питался, чем нонче на воле. Рвать надо отседова, пока не поздно. Оно, конечно: бег не красен, зато здоров.
– Уж чья бы корова мычала, а твоя… Али запамятовал, из какого дерьма тебя Шаланда в последний раз вытащил? Так я могу
– Не надо.
– Вот тогда сиди и не задирайся, – презрительно осклабился Казанец. – Выше ватерлинии. Вот Гога, тот еще может иметь и голос, и мнение. Ему по чину положено. А тебе, Ёршик, рановато покамест. Скромнее будь.
В следующую секунду в комнату возвратился довольный (рот до ушей) Шаланда и возвестил с порога, представляя зашагнувшего следом незнакомца:
– Зырьте, какого гостя дорогого из Питера намело! Барон, собственною персоною!
– Хоть сами в благородных званиях не состоим, но гостям, коли взаправду дорогие, завсегда рады, – радушно обозначился Казанец.
А вот Гога, напротив, набычился. И, не разделяя восторгов, сварливо усомнился:
– Пятый десяток землю топчу, а чегой-то не слыхал за пЭрсону с таким погонялом.
– Да ты чё, Гога?! Да я Барона, почитай, годков пятнадцать как знаю. Еще с устьцилемской зоны. Которую мы с ним да с прочими ворами правильными от солдат Рокоссовского обороняли. Ух и лютое, я вам доложу, было времечко!
– Ну-у понеслась вода в хату! Опять завел волынку за героиЦькое урканское прошлое, – изобразил досадливое Ёршик.
– Не любо – не слушай! – цыкнул на него Шаланда. – А за Барона я тебе, Гога, так скажу: поезжай в Питер и тормозни первого встречного блатного. Всякий подтвердит, что Барон – в авторитете человек.
– Ага, щас! Вот тока дожую и метнусь. За плацкартой. Да мне при нынешних доходах скоро на трамвай хватать перестанет!
– Никшни! Последнее дело – промеж своих, да еще при госте, кусалово устраивать. Присаживайся, Барон. Как говорится, чем богаты. Картошечка, лучок.
– Токма с колбаской – йок, – докончил о наболевшем Ёршик.
– Сыт я, бродяги. Но за предложение – спасибо, – вежливо кивнул Барон, подсаживаясь к столу.
– Оне благородной кровяни, – не замедлил откомментировать Гога. – Пролетарскою пищею брезгують.
– Напраслину возводишь, мил-человек. Просто аккурат из-за стола я. Впрочем, коли водки плеснете – не откажусь.
– А что, в Питере новые порядки завелися? В гости с пустыми руками?
Глаза Барона нехорошо блеснули:
– Вот гляжу я на тебя, Гога, и гадаю: то ли чувство юмора у тебя такое, своеобразное, то ли ты по жизни в самом себе сомневаешься?
– Чего-ооо?!
– Я говорю, похоже, тебя терзают маленькие злые импульсы? Как некогда гражданина Корейко.
– Слышь, ты, гость дорогой! – осклабился Гога, воспринявший «корейку» в качестве недвусмысленного намека на свою заплывшую салом фигуру– Может, ты там, у себя в Питере, и бугор, в чем лично я опасения имею. Но за корейку и огрести недолга!
И тут настал черед показать клыки Шаланде:
– Обмякни, Гога! А то ты и в самом деле вознесся не по-хорошему! – И, опережая неминуемые возражения, повышая градус, добавил: – Я сказал – на хлебало щеколду накинь! У меня ведь терпелка – не из железа выструганная!.. Вот так оно лучше. А теперь, братва, давайте дернем за знакомство. А потом послушаем слово Барона. Потому как он не с пустыми руками, а с сытым набоем заявился.
– Эвона! Неужто в Питере свои «целочки» закончились? Приходится чужих ехать щупать?