Юность Бессоновки
Шрифт:
Надо отдать должное и родителям. Они тоже включились в поиск «талантов». Может, потому, что дело это в здешних краях сравнительно новое. Может, чтобы занять подросших детей. А может, просто у каждого есть возможность купить и дорогой инструмент, и хорошую «музыку» в дом, а уж краски с мольбертом — тем более. «Хочу, чтобы дочь пела», «Хочу, чтобы сын рисовал» — подобное мне приходилось слышать часто. Кроме того, многие родители и сами по вечерам отправляются во Дворец культуры. Более 500 колхозников участвуют в самодеятельности.
Итак, во второй половине дня в Бессоновском
В изостудии, как и положено, тихо. Сосредоточенно работают ребята разного возраста. Натюрморт. Учебный рисунок. На всех листах появляется один и тот же «глечик» — кувшин. Тот же и не тот же — увиден он разными глазами.
В хореографическом классе два педагога разучивали со старшими ребятами какой-то очень замысловатый танец. «Разводы», «переплетения» — все это немного путалось, преподаватели нервничали. Всех «поджимали сроки», номер нужно было где-то и кому-то показать. Словом, отрывать от работы их не хотелось — можно перейти и во владения музыкальной школы.
Из аудитории доносились те разрозненные звуки, которые свидетельствовали: здесь еще только начинают, разучивают, еще только идут к слитности и синтезу, а пока...
Приоткрыли одну из дверей — нас улыбчиво, приветливо пригласили зайти.
Извинились. Зашли. И здесь проблема.
Пока девочка продолжала брать ноту за нотой и тихо себе подпевала, разучивая несложную мелодию, мы знакомимся с Ириной Ивановной Горбатовской. Неброским изяществом она напоминает курсистку начала века: рыжеватые вьющиеся волосы, белая кофточка, строгий костюм. Должность ее звучала вполне внушительно:
— Заведую в Бессоновской музыкальной школе фортепьянно-теоретическим отделом.
Опыт за ее плечами уже был. Охотно рассказала о себе.
Несколько лет назад она закончила музыкальное училище и как хорошая ученица получила распределение в одну из школ Белгорода. Вполне удачно преподавала там все эти годы. Вышла замуж. А вот квартиры не было. Когда предложили перебраться в Бессоновку, сначала колебалась: все-таки село. Правда, недалеко от областного центра, и главное — жилье. Поселились здесь, и оказалось, что не просто удобно, но и очень интересно жить.
— Вы знаете, главное — работать можно. В той, городской, школе мы жили очень тесно и ...бедно. Нет аудитории, нет инструмента. Занятия срываются — нервничаешь. А здесь? Что еще нужно?
Ирина Ивановна прошлась чуткой рукой по клавишам. О! Какой звук! Сама выбирала. В средствах правление не отказывает. А дети... они везде — дети. Есть очень одаренные.
— Вот девочка хорошая.
Мы подходим к той, что сейчас разучивает урок, поближе. Девочка берет ноту за нотой пухлой, еще совсем младенческой, но уже «поставленной» ручкой. Не совсем «поставленной», потому что Ирина Ивановна на миг сжимает ее «лапку» в своей руке и, подержав, словно сообщив какой-то внутренний импульс, вновь выпускает на клавиатуру. И снова тоненько, старательно девочка поет о маленькой елочке, которой холодно зимой.
Взгляд на часы — урок окончен. Перемена.
Я спрашиваю шестилетнюю Лену Бараковскую, которая начала ходить в музыкальную школу раньше, чем в
— Леночка, кто у тебя мама?
— Мама — Галя. — И подумав: — Она нянечка в нашем садике. А папа — Коля — он тракторист.
Не буду скрывать, возник у меня этот вопрос: нужно ли сельских ребят почти с младенчества учить музыке, танцу, пению? Сможет ли девочка, привыкшая часы проводить за роялем, позже охотно пойти на ферму, стать дояркой или свинаркой? Не дезориентирует ли ее школа?
Но после, вернувшись в Москву и прочитав в «Литературной газете» диалог известного критика-литературоведа с известным педагогом (диалог был посвящен именно этому вопросу — нужно ли сельчан так активно приобщать к разным видам искусства?), вдруг устыдилась. За себя и немного за критика. За всех тех, кто считает: кому-то от роду положены высокие радости, кому-то — нет. Равные возможности — значит, равные.
И все-таки проблема здесь была. Но, как после выяснилось, совсем другая.
Разумеется, я не пыталась выяснить, кем хочет стать Леночка — мала она для таких разговоров. Но мне хотелось понять, как смыкается ее будущее с нынешним днем.
Да, конечно же, занятия искусством помогают развитию, соглашалась я, и, может, даже взрыву духовных, эстетических потребностей. Но и запросы какие рождаются при этом! Как быть с ними?
Вновь возвращаюсь к диалогу в «Литгазете». Педагог ратовал за «игру возможностей и способностей», литературовед возвращал его на грешную землю: не лучше ли в деревне думать о том, чтобы дать людям больше хлеба, молока и мяса?! Педагог говорил о всестороннем развитии личности — критик остерегался, что сельские парнишки и девчонки кинутся к мольбертам и роялям, возомнят себя Рафаэлями, Моцартами. Критик волновался: где мы сможем тогда «подхарчиться»?
Как по-разному смотрятся одни и те же явления извне и изнутри! В Бессоновке расхолаживающего влияния искусства никто не боялся.
Лазарева сразу согласилась со мной лишь в одном — программы нынешних музыкальных школ нацелены на тех, кто после восьми лет пойдет в училище, а то и в консерваторию. Учреждениям культуры, по ее мнению, надо как-то дифференцировать занимающихся в музыкальных восьмилетках и иметь какой-то массовый вариант программы. Для общего развития. А в остальном... Нет, педагогам все эти занятия не только не внушают тревоги, но кажутся вполне естественными.
В беседе с Гориным я тоже задела эту проблему — видно, затем, чтобы окончательно убедиться: не стоит бояться «переразвить» сельских ребятишек.
— Вот, Василий Яковлевич, видите, ваши выпускники все больше к искусству тянутся, — не без «подковырки» говорила, вызывая на спор. — Трое поступили в последние годы в музыкальные заведения, четверо подались в хореографию, двое стали художниками-профессионалами.
Председатель отвечал:
— Не трагедия. Во-первых, работники культуры свои нам тоже нужны. Во-вторых, уж коли перерастут наши, сельские, возможности, сочтем по-государственному: талант — дело редкое и, значит, всенародное. Из наших мест еще граф Шереметев певчих, актеров набирал и в столицы увозил. Насильно мил не будешь.