Юность Маши Строговой
Шрифт:
– "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен", - продекламировал Юрий.
– Учитель! Оставляй за дверями класса свои несовершенства и веди учеников к священным жертвам.
– Нехорошо!
– покачала головой Маша.
– Ребята поймут: "король гол", и перестанут верить в священные жертвы.
Она не желала идти на уступки.
Усков сконфуженно напялил кепку и со вздохом сказал:
– В таком случае, поздравляю тебя и себя. Я вижу, наша профессия достойна святого.
–
Инспектор хмурился. Слова и слова! Он считал себя человеком дела. Он ценил учителей, умеющих добиваться высокого процента успеваемости и образцовой дисциплины класса. Все остальное инспектор считал беллетристикой, о которой охотнее всего толкуют учителя, неспособные справляться с основными учительскими обязанностями: давать учащимся прочные знания в объеме утвержденной программы. Кроме того, инспектор решил: эти самоуверенные юнцы ведут себя в отношении его непочтительно. Пришли в роно и открыли дискуссию. Неуместно.
– Список школ!
– недовольно обратился он к секретарше.
Белобрысая секретарша в коротеньком платьице, едва до колен прикрывавшем худые девчоночьи ноги в нитяных чулках, с разинутым ртом слушала странный разговор.
"Блажные какие-то заявились в роно. О нагрузке не спрашивают. В какие школы пошлют, не заботятся. О зарплате молчат. На папенькиных хлебах. Не нуждаются", - определила она.
– Вернемся к делу, - холодно заявил инспектор, давая понять, что беседа на отвлеченные темы закончена. Он рассматривал список школ, прикидывая в уме, куда адресовать новичков.
"Из этого со временем может выйти толковый учитель, - думал он об Ускове.
– Из этой? Сомнительно. Витает в небесах, а придется спускаться на землю. Процесс для фантазеров болезненный. Посему, товарищ Строгова, следует вас передать в твердые руки".
– Направлю-ка я вас к Федору Ивановичу... вернее, к Борисову, раздумывал вслух инспектор.
– Опытнейший завуч! Советую: поменьше упражняйтесь в экспериментах, побольше следуйте проверенному опыту. Вас восьмой класс не пугает?
– спросил он Ускова.
– Я как раз и мечтал о старшем классе!
– обрадовался Усков.
– Дело в том...
– пустился он в объяснения, - в старших классах настоящий курс литературы. Я занят научной работой. Я аспирант пединститута...
– Устроят шестые классы Марию Кирилловну?
Марию Кирилловну шестые классы устраивали.
– Не понимаю, не понимаю, не понимаю тебя!
– говорила Маша, возвращаясь с Юрием из роно.
– Знаешь ли ты, что изменил нашим лучшим мечтаниям, когда в институте мы ждали и верили: педагогическое звание самое высокое звание. И вдруг и вдруг!.. "Пока не требует поэта..."
– Надо же быть и реалистом немного, тем паче в кабинете инспектора, виновато буркнул Усков.
Оставшись с Машей наедине, он начал соображать, что действительно отступил от институтских
"Вы покладисты с начальством, аспирант пединститута Юрий Петрович Усков!" - пилил он себя.
– Если кто из нас двоих реалист - это я, - говорила Маша.
– Я реалист, потому что помню наказ тети Поли: воспитывать настоящих людей! Потому что хочу стать настоящим человеком сама. Потому что, Юрий, жизнь необыкновенна! А если нет - зачем жить?
Глава 30
Школа была громадная, на полторы тысячи человек. Все четыре ее этажа перед началом занятий блистали чистотой. Директор Федор Иванович, заложив руки за спину, ходил по школе быстрыми, бесшумными шагами, и невозможно было понять, как он умудряется чуть ли не в одно и то же время появляться в десяти разных местах - в столовой, учительской, в классах, канцелярии, библиотеке.
Кабинет директора чаще всего был пуст.
Юрий и Маша напрасно прождали три четверти часа, изучая обстановку кабинета.
На столе симметрично расставлены стопки книг. Ни клочка бумаги, ни соринки. В деревянной подставке - как один, остро отточенные карандаши; казалось, никто никогда ими не пользуется. Под стеклом - расписание уроков. Без помарки. Заложенный цветной закладкой блокнот. Настольный календарь с пунктуальной записью на каждый день: посетить такой-то класс, вызвать такого-то.
– По всему видно, буквоед и чинуша, - шепнул Юрий.
Маша приложила к губам палец:
– Тсс! Ничего не известно.
Соскучившись ждать, они вышли в коридор и здесь встретили директора.
Заложив руки за спину, он разглядывал новых учителей. Его брови, сросшиеся у переносицы и, как росчерк пера, размахнувшиеся к вискам, и узкие, исподлобья глядящие глаза придавали лицу директора выражение пытливости и одновременно недоверчивости.
– Знаю. Звонил инспектор.
Он говорил коротко, отрывисто, не заботясь, какое производит впечатление на собеседников.
– Сколько бы вас ни учили, научиться в действительности можно только тогда, когда начнешь работать сам. В этом вы убедитесь. И скоро. Учитель в школе - всё.
– Он помолчал, словно обдумывая, о чем еще следует поставить в известность новичков, и повторил: - Учитель - душа школы. Это ответственно. Ну... привыкайте.
После разговора с директором, удивившего их лаконичностью, Маша и Усков направились в учительскую знакомиться с завучем, Евгением Борисовичем Борисовым.
За столиком в углу учительской сидел худой, чисто выбритый, с гладко прилизанными волосами человек средних лет и разбирал какие-то бумаги.
– Слушаю вас, - едва подняв на вошедших глаза, сказал он густым, удивительно красивым голосом.
Усков приступил к объяснениям. Евгений Борисович вынимал из ящика стола бумаги, укладывал обратно; его длинные, тонкие пальцы двигались медленно и осторожно.