Юность разбойника

Ондрейов Людо

— Ергуш Лапин? — сказал он. — Пусть-ка со мной попробует! Так его об землю трахну, что разум выскочит!

А Имро Щепка-Левша, паренек постарше, хотя и тщедушный, поморгал глазами и ответил:

— Чего расхвастался? Не знаю я тебя, что ли, трусишка? Ты только болтать горазд!

Он схватил Йожо Кошалькулю за нос, пригнул его книзу и подергал.

Мальчишки засмеялись; Йожо Кошалькуля шмыгал носом. Медленно, как тень, побрел он прочь. Неприметно, без звука. На мосту через канал он ускорил шаг и скрылся в

вечерних сумерках.

— Терпеть не могу, — сказал, моргая, Имро Щепка-Левша. — Сам мухи боится, а бахвалится!..

Тут в окно фабрики ударился камень — как раз над головами собравшихся. Тотчас и второй отскочил рикошетом от стены; третий стукнулся об землю, подскочил и лег у их ног.

— Камнями швыряется, — сказал Рыжик и закричал в темноту: — Ладно, щенок, запомним!

Йожо Кошалькуля перестал бросаться и побежал к себе, на Верхний конец.

ЧТО ВИДЕЛИ В ГОРОДЕ

Рудко тоже просился в город. Ревел и канючил, Ергуш не мог его оторвать от себя.

— Никуда меня с собой не берет… А я не устану… Я б ему зато камушки отдал, которые у речки насобирал…

Он хлюпал носом и ужасно жалел сам себя.

— Ну ладно, — сказал Ергуш. — Так и быть, возьму! Но если устанет — брошу на дороге, пусть его мухи сожрут…

Мама принарядила Рудко, лицо ему мокрым полотенцем вытерла, причесала желтые волосенки.

— Держитесь за руки, — сказала она. — Нынче в городе много будет народу, как бы Рудко не потерялся.

Матё Клещ свистнул под забором. Ергуш взял Рудко за руку, вышел с ним из калитки.

— Не бери ты его! — сказал Матё, показывая на Рудко. — Только мешать будет.

— А ну его, хнычет с утра, хомячишка сопливый, — сердито ответил Ергуш. — Пусть идет, но уж я его погоняю!

Рудко не испугался. Пошли. Солнышко светило, роса мерцала в траве. Отражала солнечные лучи, брызгала ими в глаза. В чистом утреннем небе кружились со щебетом ласточки.

— Я с самого вчерашнего обеда не ел, — рассказывал Матё Клещ-Горячка. — Мачеха не давала. И спал в курятнике, с курами…

Ергуш посмотрел на Матё: действительно, одежда у него помятая, грязная. Жалко стало. Остановился.

— Наша мама тебе кофею дадут! — сказал он.

Матё улыбнулся, рукой махнул:

— Не надо! Я брюкву стащил. Большущую, как голова. Всю съел… А мачеху не обманешь, — продолжал он. — «Ходила на огород, говорит, гуси фасоль не жрут, это ты ее общипал. Лавочнику пришлось за гусей целых три гульдена отдать. Теперь, сказала, ты должен их заработать и вернуть». Жрать не дает…

— А ты из дому уходи, работать ступай, — посоветовал Ергуш.

— Поступлю, только сейчас не могу еще, — возразил Матё. — Не справлю еще мужскую работу.

Их обгоняли мужики и бабы, принаряженные, — в церковь шли. Сзади, далеко, послышалось пение: из деревни двинулась процессия.

В клубах пыли шагали верующие, направляясь в город. Алые и желтые хоругви высоко поднимались к небу.

— Пойдем скорее, — сказал Матё. — А то догонят, зубоскалить начнут.

Мальчики зашагали быстрее, взяли Рудко за обе руки. Он старательно семенил ножками, не жаловался. А дорога длинная была. Ноги устали, руки повисли. Медленно приближались они к городу.

— Это Гамор, — объяснил Матё. — Здесь пекарские ученики живут, драться любят. Ну, со мной-то никто не осмелится…

Грязные, покосившиеся дома с запыленными окнами потянулись вдоль улицы. Пошла мостовая, выложенная каменными торцами, твердая, неровная. У ворот стояли пекарские ученики, обсыпанные мукой, курили окурки. Кривые тонкие ноги, бледные лица.

— Это пекари, — сказал Матё. — У них ноги кривые.

За Гамором началась узкая улица с высокими домами. Улица чистая, ровная, как ладонь. Асфальтом залитая. По ней в обе стороны шли люди, торопливо, будто не в себе. Шагать стало легко, подковки звякали об асфальт.

— А это уж город, — сообщил Матё. — Пойдем на бульвар, солдат посмотрим.

Матё Клещ, хоть и мал был, хорошо знал город. Дома неуютно ему было, с малых лет шатался где придется. Парады в праздник Тела господня он видел в прошлые годы.

Свернув в узкий переулок, он вывел своих спутников на бульвар.

В тени старых лип длинной шеренгой выстроились солдаты. Подтянутые, чистые, в голубой форме. Ружья к ноге, правая нога чуть выдвинута вперед. Перед строем прохаживался военный, тонкий, как шест, в высокой черной фуражке, с саблей на боку. Он курил и глядел сердито. Матё Клещ сказал, что это офицер.

Вокруг солдат толпились мальчишки. Озоровали, гонялись друг за другом. Некоторые играли в расшибалочку — кидали камешком в монетку на земле. Кому удавалось перевернуть монетку, тот ее и выигрывал.

На скамейках сидели старики, женщины и маленькие девочки.

Вот офицер остановился, крикнул что-то. Солдаты приставили ногу, стукнули каблуками. Офицер опять закричал, и разом все ружья — шлеп, шлеп — вскинулись на плечо. Команда, еще команда, солдаты сняли ружья с плеч, приложились — тррах!

Ергуш вздрогнул, а Рудко свалился на спину и заревел.

— Как я испугался! — смеялся Ергуш, заткнув уши. — Так трахнуло, просто оглушило! — Стал поднимать Рудко. — Чего валяешься, поросенок! Велел ведь я тебе не плакать…

Рудко сморщился, но реветь перестал. Испуганно смотрел на солдат. Вздрагивал при каждом движении ружей. Выстрелят — он опять свалится… Закрыл уши руками.

В одном конце бульвара возвышались две большие церкви. В другом конце стояли высокие дома с большими дверьми. Из церквей вышли толпы людей, с пением, с хоругвями. На звонницах тяжко загудели колокола.