Юность в яловых сапогах
Шрифт:
– Что ты хочешь? – строго спрашиваю я.
– Дорогой, я очень курить хочу! – с мольбою в голосе произносит арестант.
– Ладно, кури, - разрешаю я, уверенный, что никто к нам до окончания моего времени не спустится.
– У меня нет… Дай закурить, прошу тебя, как человека! – продолжает человек все таким же жалким голосом.
Я часто следую принципу: сказал «А», говори «В». Поэтому подхожу к камере и открываю окошко на дубовой двери. Оттуда на меня смотрит огромный азербайджанский нос, торчащий между двух грустных черных глаз. Я достаю из пачки сигарету и просовываю в окошко. Сигарету перехватывают с той стороны, и она исчезает, а потом
– Прости, у меня нет спичек…
Я лезу в карман штанов и, достав коробок, зажигаю спичку, потом протягиваю ее огонек к кончику сигареты. Арестант жадно затягивается, прикуривая.
– Спасибо, родной… Хорошо, что летчики сегодня… а то эти связисты…честное слово…злые такие… я им в отцы гожусь! А они… – причитает мужчина.
Я не могу разглядеть полностью его лицо, во-первых, окошко очень маленькое, а он прислонился к нему, и я могу увидеть только толстые губы с сигаретой в них, часть массивного носа и один темный глаз. Во-вторых, в подвале не очень светло, лампочки тускло светят, их мало, и они не висят над каждой камерой. Тем не менее, я вижу, что та часть лица, которая виднеется в окошке и вправду принадлежит немолодому мужчине. Она изрядно заросла щетиной, половина которой седая. Кожа уже дряблая и морщинистая. Я легко могу поверить, что моему охраняемому далеко за сорок и он говорит правду.
– За что Вас? – спрашиваю я, закуривая и сам, знаете, как это бывает, когда твой собеседник курит, невольно составляешь ему компанию.
– Мы на сборах. Уже вот месяц скоро. Капитан наш говорит мне: Иди, принеси фрукты с рынка! Послушай, - говорю я ему, - какие фрукты?! Еще ничего не созрело! А он мне: Вы товарищ рядовой должны сказать «есть» и выполнить приказ. Как я могу выполнить приказ, который нельзя выполнить?! Ну, вот и получил трое суток.
– А сколько осталось? – спрашиваю я.
– А! Много! Еще десять! – я почти вижу, как азербайджанец обреченно и грустно машет рукой за дверью.
– Не понял, как это?
– Трое уже отсидел. Вот еще пять получил за неподчинение часовому, еще пять за «саботаж». Слушай, что за слово такое «саботаж»? Что это?
– Ну, это, когда человек сознательно не выполняет то, что должен выполнять, то, что ему приказывают… - пытаюсь я ему объяснить непонятные мне самому формулировки продления ареста.
– А! Это значит за то, что я не стал на работах копать яму… А почему я должен был ее копать? Ведь есть же экскаватор?! Он стоял рядом! А нам дали лопаты и говорят копай! Зачем? Почему? Мы что не люди?! Зачем тогда экскаватор… Еще материться…
Моя сигарета выкурена. Я прячу бычок в другой пустой коробок, специально предназначенный для бычков, чтоб не оставлять их где ни попадя.
– Давайте свой окурок, я выброшу, - предлагаю я арестанту.
– Не, не надо. Я его сам спрячу, - отвечает он. Мы понимаем друг друга, а это значит, что дядька действительно давно сидит.
– Ну, ладно, отдыхайте, - говорю я и закрываю окошко.
– Спасибо, - слышу я за дверью. – А когда сегодня откроют нары?
– Как всегда. Вечером, после туалета…
– А сколько уже время?
Я смотрю на часы. До моей смены осталось еще около часа. Арестантов кормят раньше, чем нас. Пищу им приносят из ШМАСа. И на раздаче присутствовал Юрка.
– Почти девять…
– Спасибо, друг, - говорит мой собеседник и замолкает, наверное, сев на каменный пол и прислонившись к холодной стене.
Я отхожу от камеры и начинаю двигаться по знакомому кругу.
– О чем песня? – громко спрашиваю я, когда человек замолкает.
– О родине… о высоких горах… о девушке, которая ждет своего возлюбленного.
– Красивая, - немного кривлю я душой. Песня не очень, а вот исполнитель был не плох.
– У меня сын ее очень хорошо поет…
– А где он сейчас?
– Он живет в Баку, сюда приезжает только по делам. У него там семья…
– А ваша семья где?
– Они тоже остались в Азербайджане…
Он замолкает. Молчу и я. Через минуту тишина не прерывается. Тогда я тихонько отрываюсь от шершавой стены, на которую облокотился, шумлю карабином, вскидывая его на плече и отхожу от камеры. До смены мне еще двадцать минут.
* * *
– У тебя будет хорошая долгая жизнь, - говорит мне Расул, всматриваясь в линии на моей левой ладони. – Но ты не будешь богатым, но и бедным тебя не назовешь. Так, - он складывает мою руку в кулак и куда-то смотрит на образовавшиеся при этом морщины. – Ты будешь три раза женат и у тебя будет трое детей. Знаешь, не спеши с первым браком… Он не будет хорошим… хотя не от тебя все это зависит…
Азербайджанец отпускает мою руку и смотрит на меня грустными глазами, словно большая бездомная собака. Не знаю отчего, но я испытываю к нему, наверное, не симпатию, а какое-то чувство покровительства. Он хоть и большой, и взрослый, я ему точно в сыновья гожусь, но он словно теленок беззащитен. К «хачикам» я никогда ничего подобного раньше не испытывал.
Утром на гауптвахте происходило распределение арестованных на работы. Эти работы разные и редко повторяются, только если объем их очень большой. Коменданту каждый день поступают запросы на арестантов и утром он передает списки начальнику караула, а уж тот и решает кто из наказанных и куда отправится выполнять общественно полезную работу. В этот раз все повторилось точь-в-точь, как и в предыдущие дежурства. Арестантов распределили по утвержденным местам, после этого Строгин распределил конвойных, тех из нас, кто будет охранять мирный труд временных жителей губы и следить за тем, чтобы они не сбежали, а достойно выполняли свои новые обязанности. Мне выпала миссия охранять моего вечернего знакомого. Пять арестантов и трое караульных загрузились в зеленый ГАЗ 66, комендантской прописки и выехали к местам работ. Тупик с двумя бойцами ШМАСа высадился первым у троллейбусной остановки на ул. Мира. Следующим был Юрка, с двумя партизанами, их место оказалось в десяти минутах езда от Тупика. И уже последними оказались мы с моим азербайджанцем.
Нам предстояло разгрузить камазовский прицеп груженый мешками с какими-то удобрениями. Отчего это не смогли сделать заинтересованные крестьяне, мне было неясно. Правда крестьян я нигде не увидел. После нашей высадки, комендантская машина скрылась, оставив нас наедине с прицепом. Рядом с ним никого не было, и мы примостились на лавочке в ожидании заказчика - прораба.
– Меня зовут Расул, - вымолвил мой арестованный, протянув свою огромную лапу.
– Очень приятно, - я вставил свою ручонку в тиски и почувствовал легкое сдавливание.