Юность

Панфилов Василий Сергеевич

– Мазл тов! – орут тысячи глоток, и вот к костру выходит Фима Бляйшман и начинает свой танец. А вокруг поют – неразборчиво, но весело и громко, и вот уже можно разобрать слова…

– … и вовеки слава Фиме атаману!

Стригая ногами в воздухе, Бляйшман с разбегу перепрыгнул через костёр, и ночь отозвалась слитным воплем, потрясая оружием. Один за другим чернокожие воители прыгали через костёр, приземляясь уже с пейсами. Зажав в одной руке Тору, в другой копьё, африканские иудеи, разом посветлевшие и обзавёдшиеся

одеждой, воинственно выплясывали вокруг, и с каждым их движением джунгли менялись неуловимо.

Шаг… появились дороги.

Шаг… поля… И вот они уже выплясывают вокруг синагоги, расходясь по спирали, а красноватую африканскую землю начинают взламывать растущие дома…

… и я просыпаюсь.

– Ебическая сила… – шепчу нервенно, опасаясь разбудить Саньку, и не сразу вспоминаю, што брат вместе с Наденькой и Антон Палычем уже на полпути в Одессу.

– Приснится же херота, прости Господи! – встав с кровати, иду к распахнутому на всю ширь окну и сажусь на широченный подоконник, обдуваясь чахлым ветерком, – Ну и сон!

… а потом задумываюсь…

– Да ну, бред!

Ветер начал раздувать угольки рассвета, и ощутимо попрохладнело, даря отдохновение от удушливой, затхлой ночной жары, чувствительной даже мне, привышному к африканскому климату. Я сидел и сидел, бездумно глядя на зачинающийся день, на завозившевося во дворе дворника, да на полицейского наблюдателя, ссутулившевося напротив моего окна.

– Всего лишь функция, – произнёс я, покусывая губы. Странно… но с того самово дня я перестал видеть в полицейских людей, будто рубильник переключили.

Функции. Рисованные человечки. Ходит, говорит, любит… наверное. Есть семья, дети, отцы-матери, но… куклы. Не настоящие люди, будто притворяются только, и от тово только хуже и противней.

Когда просто стоит, то и внимания особо не обращаю. Ну, полицейский… такая же часть пейзажа, как столб фонарный и собачья будка. А когда с подошедшим приятелем улыбается, меня ажно корёжит… будто они и право на это не имеют.

Настолько не имеют, што хочется вычеркнуть их из жизни, стереть с листа. Неправильные, бракованные… Они не должны – жить, а только – функциями быть. Только!

Умом понимаю, што это со мной што-то не так, и так сильно. Одурманенные люди, враги… это сколько угодно. Но функции? Это ой… для меня. Сильно с головой не в порядке.

Впрочем, надеюсь, што это явление временное и меня потихонечку отпустит. За неимением, так сказать, раздражителей… и от тово ещё хуже.

Хотелось ведь… думал, што перерос уже мечталки свои детские, с прогулкой по Сенцово, ан нет! Теперь, когда нельзя стало, тоска всево обглодала, до самых позвонков. Мозг костный высосала.

Сенцово, Москва, Одесса… всё, совсем всё. Неделя, много две, и покину я Россию, и очень может быть – навсегда. Такая тоска накатывает, што не приведи Боже…

Потому

как враг Государства, ети ево в качель! И наоборот… Не пройдусь я больше ни по Сенцово, ни по московским улочкам, милым моему сердцу, ни по Одессе. Ни-ког-да!

Исхитрился ведь, а? Царю и царёнышам ноги оттоптал, и ведь не по злокозненности врождённой, а потом как – право имею! Хоть по Достоевскому, а хоть и просто – по жизни. На жизнь, на честь, на гражданские права.

А они, царь с царёнышами, отказывают мне в правах, навешивая только – обязанности. Тягло. Иначе – бунтовщик по закону, написанному барами для бар. И никогда мы не найдём с ними общего языка. Ни-ког-да…

И буду я вечным изгнанником, или…

Встав с подоконника, я потянулся, захрустев всеми хрящиками, и несколько иньше поглядел на дежурящего полицейского.

– … или я уничтожу царя и царёнышей.

А полицейские, в массе своей, всё ж таки не враги. Криво, косо… а всё ж таки пользу приносят. Хотя всё равно – функции!

– Подъезжают к Одессе, – поглядывая на часы, молвил за завтраком опекун.

– Угу… – и снова молчание, только ходики в гостиной по мозгам – тик-так… Мыслями мы там, в Одессе, ждём телеграммы о прибытии, да чуть погодя – об отплытии. Потом контрольная, из Стамбула…

… и бегом, бегом, бегом!

Вся наша деятельность в России, все ангажированные лекции, встречи – к чорту! Мы с Владимиром Алексеевичем калачи тёртые, жизнь битые, по трущобам поскитавшиеся. При нужде переоденемся в отрепья, и хрен кто нас найдёт! Проверено.

Вроде как и морда лица у дяди Гиляя во всех полицейских участках побывала, ан нет! Надо ему, так рожу набок перекорёжит или там губы вывернет гримом, и… обыщись, не найдёшь. Бывалоча, знали агенты полицейские, што вот он, здесь! В самой гуще очередной катастрофы, которую власть намеревается скрыть. Телеграммы в газеты шлёт, статьи пишет.

Знают, а найти не могут. Вроде и фигура богатырская, и морда примелькавшаяся, а хрена! А нужда случись, хоть и лесами пройдёт так, што с собаками не разыщешь.

Мне ещё проще – хоть обсмотритесь, подростков всех проверяючи, да взрослых из тех, кто телом похлипче. Гимназистом прикинуться, мальчиком из лавки, а хоть и жидёнком молоденьким, ну или немчиком.

Но это всё – если! Планы на тот случай, если совсем худо дела повернутся, но власти оплошку дадут, хоть чутка. Когда ясно станет, што всё – уходить надо! Но руки пока не крутят и есть куда бечь. Хоть пять минут форы, а дай!

У государства своё «если» имеется, с филерами да агентами полицейскими, да провокациями и Бог весть, кем и чем ещё. Против нас сейчас государство играет, да не одно. Британия, а?! Могут… а што именно могут, Бог весть. Тоска… хуже нет, чем вот так вот – ждать, когда от тебя ну ничевошеньки не зависит. Хоть из окна шагай!