Юные садисты
Шрифт:
Он смотрел на длинное, все искусанное клопами тело парня, неуклюже забиравшегося в ванну.
– Вытягивайся поудобнее. Так хорошо?
– Да, – отозвался парень.
– Подожди, я сейчас вернусь.
Дука сгреб в охапку барахло парня, включая и ботинки, вышел из ванной и побежал на террасу, к мусоропроводу. Все это он по очереди спустил в дыру; ботинки оглушительно прогрохотали по трубе.
– Ты что делаешь? – спросила сестра, выглядывая на террасу.
– Дезинфекцию провожу.
Почти бегом он вернулся в ванную; лицо у парня покраснело, а вода сделалась темно-коричневой.
– Смотри, вот это рукавица,
– Нет.
– Надеваешь ее как перчатку, другой рукой берешь мыло и густо намыливаешь, а потом трешь тело, чтобы оно покрылось пеной.
Он стал смотреть, как парень справляется с мытьем. Каролино намылился на совесть, но пришлось несколько раз сменить воду, пока она не стала совсем чистой; волосы его вдруг посветлели, сделались почти белокурыми. Лоренца крикнула снаружи:
– Дука, я запускаю макароны?
– Мы будем готовы через десять минут, – отозвался он.
Он дал парню свою пижаму; она оказалась не так уж велика, надо было только чуть подвернуть штанины и рукава, правда, несколько широковата, точно костюм дзюдоиста.
На двенадцатой минуте все четверо сидели за кухонным солом. Лоренца разложила по тарелкам макароны с мясным соусом.
– Подложи ему еще, – велел Дука, и та опрокинула остатки дымящегося блюда на тарелку парню.
Каролино как зачарованный смотрел на высящуюся перед ним гору макарон; потом она стала еще выше, сделалась красной от мясной подливы, затем белоснежной, когда Лоренца посыпала ее сыром. И все-таки ему было не по себе, хотя Ливия и Лоренца ему улыбались и старались поменьше на него смотреть. Дука, сидевший с ним рядом, перемешал макароны, сунул ему в руку вилку.
– Ешь, не стесняйся.
Каролино покраснел как рак и начал жевать, упорно глядя в тарелку; присутствие женщин смущало его и еще больше настораживало. Но он был так голоден, что вскоре забыл и о женщинах, и о том, как надо держать вилку, чтобы макароны не вываливались изо рта, и о том, что пронзительно чавкает. Дука включил приемник, нарушив неловкое молчание; лепет транзистора явно понравился Каролино, во всяком случае, он стал жевать в ритме речи диктора, передававшего новости. Выделенная ему порция макарон была огромной, но Дука представил себе аппетит парня, вышедшего из исправительного учреждения. И действительно, парень довольно быстро с нею расправился.
– Яйцо сверху разбей, – напомнил Дука Лоренце, крутившейся у плиты.
– Без тебя знаю, – отозвалась Лоренца.
Через минуту перед Каролино появилась толстая отбивная, прикрытая шипящей яичницей. Он недоверчиво взглянул на полицейского.
– Запивай вином, – посоветовал Дука, наполнив его бокал.
Мясо да еще и яичница! Парень, наверное, отроду не видал столько мяса. Вон какой он тощий, и если пока не подхватил чахотку, то с кормежкой сиротских приютов и колоний она от него не убежит. Каролино не знал, с какой стороны подступиться к этой благодати, но инстинкт помог ему: сперва он отрезал куски мяса ножом, затем, взяв руками косточку, дочиста обглодал ее и, наконец, помогая себе куском хлеба и вилкой, уплел яичницу.
Дука подлил ему еще вина.
Парень залпом опустошил бокал, и Дука снова его наполнил.
– Сразу не пей, понемножку.
Каролино порозовел. Забавно, до чего же легко эти мальчишки краснеют. По радио начали передавать легкую музыку, Дука барабанил
– Сигарету? – спросила Ливия и через стол протянула ему пачку.
Каролино посмотрел на шрамы, избороздившие ее лицо, и подумал: откуда они? Впрочем, девушка все равно красивая, даже с этими шрамами. Он увидел перед собой зажженную спичку, которую поднес ему Дука, прикурил и медленно, с наслаждением затянулся. Спустя какое-то время Дука предложил ему вторую сигарету; ее он тоже выкурил, уже не пряча глаза, а осматриваясь вокруг, но не задерживая взгляда ни на ком из присутствующих; время от времени губы его растягивались в подобии улыбки; три стакана вина помогли снять напряжение. Докуривая третью сигарету, он почувствовал, что глаза у него слипаются.
– Спать хочешь? – спросил Дука.
Каролино затушил сигарету в пепельнице; непонятно отчего, полицейский расплывался перед ним, словно в тумане, и голос девушки, той, со шрамами на лице, донесся откуда-то издалека:
– Конечно, хочет.
Другой женский голос сказал ему прямо в ухо:
– Что с тобой?
Он почувствовал на плече руку полицейского.
– Он просто немного устал. Пошли, Каролино.
Рука поддерживала его под локоть – не грубо, а по-доброму, по-отечески. Каролино поднялся, послушно дал себя провести сквозь туман, наполнивший помещение; он не понимал, куда его ведут, не понимал, почему так хочется спать. Может, он напился? До сознания с трудом дошел голос полицейского:
– Вот сюда ложись, на кровать.
Он кивнул, не видя кровати, но полицейский помог ему сесть, а потом вытянуться на постели; те же добрые руки укрыли его одеялом, а голос произнес:
– Спи, тебе надо выспаться.
Подушка была мягкая, матрас тоже, гладкие простыни не царапали кожу, как в колонии. Каролино не знал, то ли полицейский погасил свет, то ли сам он погрузился в блаженную темноту сна.
5
Он впервые в жизни проснулся, оттого что выспался. Сквозь занавески на окнах просачивались полосы света, и по этим полосам он понял, что туман на улице так и не рассеялся. Потом вдруг осознал, что он не в Беккарии, и вспомнил все, с того момента, как полицейский увез его из колонии, до того, как его внезапно одолел сон. Он рывком сел на постели и осмотрелся. Комната была маленькая, скромно обставленная: шкаф, кровать, два стула светлого дерева и тумбочка – вот и вся мебель, – но ему она показалась просто шикарной. На тумбочке стояли желтая настольная лампа и маленький будильник, показывавший без двадцати двенадцать; он никогда еще столько не спал.
Каролино потянулся, зевнул, но мысли уже прояснились, причем одна, должно быть, пришедшая во сне, преобладала над всеми: полицейский хочет его купить за сигареты, еду и ласковое обращение. Просто так никто ничего не делает. Ежу ясно, чего он добивается в обмен: чтоб Каролино раскололся. Вот это влип так влип.
Он спрыгнул с кровати, босиком подбежал к окну, открыл створки и жалюзи, но тут же вновь их захлопнул – от холода; к тому же за окном почти ничего не увидел из-за тумана. Понял только, что окно выходит во двор.