Юные умельцы дома
Шрифт:
Четвертый выпуск в жанровом отношении не является таким однородным, как первые три. Наряду с волшебными сказками сюда вошли народные легенды христианского происхождения, бытовые сказки и анекдоты о глупом черте.
Во всех полных переизданиях сказок Салмелайнена сохранен первоначальный порядок, как, впрочем, и в переизданиях сказок братьев Гримм, и нет надобности менять этот порядок, тем более что такие сборники являются памятниками литературы и культуры. Но поскольку в данном издании представлены лишь избранные тексты, главным образом из двух первых выпусков, несколько волшебных и бытовых сказок из четвертого выпуска помещено перед сказками о животных, которые завершают сборник.
Читателю нетрудно обнаружить, что в сборнике Эро Салмелайнена отсутствуют сатирические сказки, выражающие отношение крестьянства к господствующим сословиям, в особенности к духовенству. Но эти сказки — большая редкость
Сказки Салмелайнена не являются литературными сказками. Это народные сказки, бережно и осторожно отредактированные составителем. Он стремился к принятой в то время в Европе научности издания: указывал в примечаниях на сходные сюжеты в репертуаре других народов, сказки которых к тому времени были уже изданы. Он отмечал также место записи, правда, чаще только область или провинцию — например: «из русской Карелии», «из финской Карелии», «из Хяме» и т. д., в редких случаях называя деревню, где была записана сказка. Можно думать, что Салмелайнен фиксировал место записи настолько точно, насколько позволяли записи, сделанные разными собирателями. Подробные данные о сказочнике, его имя, возраст, род занятий, место жительства собиратели в те времена еще отмечали крайне редко.
Судя по названию сборника, его содержание должно бы составлять финские сказки. Но фактически большинство текстов, вошедших в сборник, записано в Карелии. Почему же тогда сказки финского народа? Дело в том, что — в XIX веке карелы не считались самостоятельной народностью. Как финские, так и русские исследователи того времени причисляли карел к «финскому племени» по причине близости языков, многих черт традиционной культуры и фольклора, о чем свидетельствуют, в частности, «Калевала» и «Кантелетар». Особенно много карельских сказок в первых двух выпусках: в первом из 26 волшебных сказок от карел, восточных и западных, записано 22 текста; во втором выпуске карельских сказок 17, финских 7. Это объясняется тем, что в Карелии, как в русской, так и финляндской, волшебная сказка в то время жила еще полнокровной жизнью, в то время как в Финляндии традиция сказывания сказок начала уже угасать. Кроме того, на территории Карелии финские собиратели XIX века записывали фольклор более интенсивно, чем в Финляндии. Причина такого положения заключается в огромном авторитете Лённрота, который обнаружил лучшие эпические песни в русской Карелии, а лучшие лирические песни — в финской Карелии. Поэтому молодые собиратели в первую очередь устремлялись в Карелию и не обманулись в своих ожиданиях — Карелия была богата всеми жанрами фольклора, в том числе и сказками.
Как уже отмечалось, Салмелайнен отнесся к текстам сказок очень бережно. В XIX веке фольклорные тексты даже для научных изданий подвергались известной обработке, хотя многие уже понимали значение аутентичности устно-поэтических произведений. Так, например, И. А. Худяков подчеркивал, что «текст сказок должен быть неприкосновенным наравне с текстом священного писания» [3] . Как показало исследование Пиркко-Лийсы Раусмаа, сличившей рукописные записи сказок с текстами Салмелайнена, литературная обработка их оказалась меньшей, чем считалось раньше фольклористами. Салмелайнен унифицировал язык сказок в фонетическом и морфологическом отношении, то есть сказки, рассказанные на разных диалектах, он пересказал на понятном для большинства языке, но при этом, что необходимо подчеркнуть, не касался лексики. Значение областных лексем составитель пояснял в примечаниях. В некоторых случаях Салмелайнен устранял нелогичности композиции и не принятые в печати слова, а также особо грубые эпизоды, заменив их аналогичными по функции эпизодами из других вариантов сказки. Он выработал единый повествовательный стиль, весьма близкий стилю устного сказа карельских сказителей, отличающегося обстоятельностью, неторопливостью, сложным синтаксисом, что придает рассказу особую прелесть и погружает слушателя в волны размеренного и плавного течения событий.
3
Худяков И. А. Опыт автобиографии. Женева, 1882. С. 51.
Современники высоко оценили сборник сказок Салмелайнена. Его язык — сочный, выразительный язык народных сказок — считался высшим достижением в
Сказка — самый интернациональный из всех жанров фольклора. Одни и те же сюжеты, одинаковые мотивы можно встретить в сказках народов, живущих в разных частях света и никогда не имевших прямых экономических и культурных связей. Сказки народов, живущих по соседству, и особенно при близких природных и социально-экономических условиях, во многом бывают схожи, но в то же время каждая сказка неповторима. Это вызвано тем, что в рамках одного и того же сюжета сталкиваются традиция и индивидуальное творчество сказителя, а национальная традиция вступает во взаимодействие с традицией соседнего народа, и, наконец, изменение социальных условий жизни народа подвергает сказку подчас коренной трансформации.
Карельская сказка чем-то похожа на русскую, на что обратил внимание уже в первой половине XIX века финский языковед и этнограф М. А. Кастрен. Это сходство прежде всего приметил и И. А. Худяков: «Поразительное сходство финских сказок с русскими, дающее повод думать, что они, может быть, перешли к финнам от нас, и побуждает нас обратить на них внимание наших исследователей» [4] . Так можно было писать на заре сказковедения. Теперь ни один фольклорист не рискнул бы высказываться так прямолинейно, потому что вопрос о сходстве сказок разных народов — проблема чрезвычайно сложная, и мы не будем здесь в нее углубляться. Заметим только, что сходство всегда в первую очередь бросается в глаза и его легче определить, чем различия, самобытность сказки.
4
Худяков И. А. Материалы для изучения народной словесности. СПб., 1836. С. 50.
Наиболее характерные для карельского репертуара сюжеты — это сказки о невинных страдалицах типа «Золушки», «Безручки», «Подмененной невесты», «Чудесных детей» (сюжет пушкинской «Сказки о царе Салтане») и подобные им. Эти международные сюжеты карелы «обработали» по-своему, согласно своим условиям и укладу жизни, нравственному чувству сострадания и жалости. Карельские сказки прелестны своей наивностью и непосредственностью — они рассказаны «детьми природы», живущими среди лесов на берегах больших и малых озер. Даже в сказках, записанных в XX веке, почти полностью отсутствуют реалии городского быта. Царь в них живет в крестьянской избе и отличается от крестьянина лишь тем, что не нищенствует; царский сын ходит на деревенские «бесёды» вместе со своими работниками и т. д. В этом проявляется сила традиции.
В карельской сказке привлекают внимание два женских образа, которые встречаются в разных сюжетах. Один из них — Сюоятар, неизменно представляющая зло, другой — старушка-вдова, мудрая советчица героя, полная противоположность Сюоятар. Имя это происходит от слова syoja — едящий (-ая), то есть людоедка, хотя непосредственно в роли людоедки Сюоятар не выступает. Она, как злой рок, всегда стремится разрушить счастье семьи: подменяет собою мать героини и становится злой мачехой; прикидывается повитухой и похищает чудесных сыновей у роженицы; губит девушку, невесту царевича, и занимает ее место… То, что Сюоятар обладает сверхъестественной способностью превращать людей в иное состояние и принимать облик идеальных женщин, не является просто сказочным вымыслом. Корни этого образа глубоко уходят в первобытное мышление. Уже в древней мифологии карел и финнов Сюоятар представляла злое начало, она неизменно причиняет вред человеку, от нее рождается змея, иногда она изображена драконом, выходящим из моря (в сказке «Ольховая Чурка» она — мать змеев, убитых героем и его товарищами). Сцена расправы над Сюоятар в сказках как бы предупреждает: окончательно от зла не избавиться, оно многолико и обладает способностью видоизменяться. Проваливаясь в яму с горящей смолой, Сюоятар успевает выкрикнуть заклинание: «Пусть обернутся мои глаза гадюками, волосы — воронами, а пальцы — пиявками, чтобы людям досаждать, труды людские пожирать!»