Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
И, думая так, книжник с тем большей горечью возвращался мыслью к своим делам, припоминая гневного князя, гречанку Елену и ту, от которой уехал он в ссылку не попрощавшись…
Чем дальше на север, тем больше томила его тоска. И вот, уже далеко за севером Волги, у Кубенских волоков, книжника вдруг охватило желанье воли. Он с гневом подумал:
«Зачем покоряться князю? Зачем подобру идти в заточенье? Не лучше ли кинуть этот удел и умчаться прочь - к любому другому князю или в чужие земли? Там - солнце, приволье, слава…»
Но тут же явилась мысль:
«Чужие земли - чем лучше? Не то же ли горе я
Данила Никитич невольно вспомнил о том, как готовился Мануил к обороне Царьграда от свирепых сельджуков-турков, грозивших с юго-востока, и от голодных толп крестоносцев, начавших второй поход. На глазах послов и купцов к Царьграду со всех сторон потянулись телеги с камнем для починки высоких стен, защищавших город. В пехоте и коннице спешно менялись ржавые панцири и мечи, ковались для длинных копий новые наконечники. Под предводительством опытных полководцев Василия Чикандила и Просуха Мануил послал часть своих войск к Дунаю сушей и морем на мощных триремах [33] навстречу войскам крестоносцев. Ибо только в устье Дуная к исходу лета скопилось не меньше пятидесяти тысяч алчных воинов немецкого императора Конрада и молодого французского короля Людовика VII.
33
Триремы - большие ладьи с вёслами в три ряда.
«Теперь, я чаю, секутся все эти в самом Царьграде!» - злорадно подумал книжник, как бы мстя сердитому патриарху и властному Мануилу.
Но злорадство сразу угасло: легче ли оттого, что повсюду звенят мечами, повсюду кровь и неволя?..
«Не слаще и на Руси, - подумал он грустно.
– И если бежать от князя, то в чей удел и зачем? Не к Изяславу же? И не в сытый, торговый Новгород?! Ни к чему убегать от неправды к кривде, от горя к тоске. Бежать - только назад, к Пересвете».
И как-то утром книжник сдержал коня. Подумав, он повернул его вспять и ударил плетью.
Усталый конь покорно рванулся навстречу южному ветру. Вслед за конём, пугливо переглянувшись, быстро пошли назад и два отрока, которые во главе с юным Кирькой сопровождали Данилу в ссылку.
Их лица мелькнули перед Данилой все сразу… и только тогда Данила вдруг вспомнил о двух холопах и Кирьке, прошедших за ним весь путь от рати до Суздаля, а от Суздаля - в Белоозёрье.
Вспомнил - и перестал торопить коня.
Подумал - и встал.
Вздохнул, оглянулся - и повернул коня головой на север.
Взглянул на Кирьку, страшная рана которого чудом срослась, изуродовав всё лицо, - и стало Даниле стыдно: о дальних он думал, а ближних своих забыл! Немало дней служили они ему спокойно и молча, не замечая несчастий и ран своих. И он перестал замечать их раны и беды: на то, казалось, и жизнь, чтобы всё это было у каждого в изобилье! Но чем же отроки виноваты, что он - господин их, они же - слуги его? И для чего обрекать их на ту же долю, к которой
Данила с любовью взглянул на каждого из троих.
– Идите отселе с миром, - сказал он отрокам, доставая из перемётной сумы три серебряных гривны.
– Я отпускаю вас от себя, как равных. Дай поцелую тебя, Кирилл…
Кирька смутился и отвернулся.
– Ты раны своей не стыдись, - сердечно заметил книжник.
– Та рана твоя святая…
Он обнял Кирилла, потом и двух остальных.
– Прощайте, милые братья, - сказал он, скрывая слёзы.
– Меня не кляните, бо вас я любил…
– Не можем тебя покинуть!
– решительно вскрикнул Кирька.
– До края с тобой пойдём…
Но книжник нахмурился и сказал:
– Велю тебе, Кирька, идти назад. Пусть Петр да Иван возвращаются в Суздаль, а ты вернись в посёлок московский. Найди боярышню Пересвету. Скажи ей, куда я делся… Пускай вовек меня помнит. Потом и сам иди, куда хочешь… - Горячий комок подкатил к горлу Данилы. Но он закончил:
– Скажи про всё и строителю Симеону. Не ты, так он боярышню встретит. Коль сможет - пусть весть о ней пошлёт в Белоозёрье…
Данила Никитич хлестнул коня и бешено поскакал вперёд - к безлюдью, к тоске, к холодному Белоозёрью…
Глава XXIII. ВЕСНА
Днесь весна красуется, оживляющи земное естество…
Ужасаясь неправой доле, перебирая горькие думы, Данила Никитич ехал в дальнюю ссылку из милого сердцу угла Руси, где между Окой и верхней Волгой лежала Суздальская земля.
С юго-востока её облегали народы Мордвы и Мещеры; с востока - Мурома, Черемиса и Пермь; за ними, за верхним востоком - Меря; за Мерей - холодное Заволочье, а дальше за ним - Страна Полночного Мрака.
На запад от Заволочья, за дальним холмистым верховьем Волги, тучнел и рядился в заморские платья Новгород. За ним, у Варяжского моря, жила подвластная новгородцам Емь, совсем на заходе солнца - жмудины да эсты.
За ними - лежат известные Даниле только по книгам бескрайние земли других народов. На этих землях - на склонах Угорских, в долинах заморских, - вздымая мечи, сотрясая ратями землю, двигались и сшибались рати Богемии, Венгрии, Швабии, Рима…
Но это там, далеко. А здесь, где Суздальская земля, здесь мило, как в отчем доме! И не из этого дома, а в этот дом хотелось бы книжнику ехать любой дорогой: зимой - по снегу, летом - лесами, по берегу тёмных рек, через болота и буреломы - лишь бы вернуться к доброму миру, к покою сердца!
Но нет: и на суздальских землях Юрия Долгорукого, в милом доме, отказано книжнику в мире, в счастье. Ибо и там - не реки с кисельными берегами, и не течёт там вместо воды вино…
И всё-таки жизнь есть счастье. Она и в тоске, и в горе. Вот ехал Данила Никитич в холодное Белоозёрье, устав и душой и телом, а вслед за ним по родной Руси стремительно шла весна.
Настигла она и Данилу.
Вначале весна легла под копыта его коня измятым и рыхлым снегом.
Потом прозрачной, льдистой водой.