Ювелир. Тень Серафима
Шрифт:
Ювелир бросил задумчивый взор на Стефана. Тот немного напрягся, ожидая, как же решится его участь. Всё же Серафим был иногда излишне суров.
– Правду ты говоришь или нет, мне придется тебе поверить, - в конце концов подытожил Себастьян, направляясь в свою комнату с глупой мыслью всё-таки уснуть сегодня.
– В любом случае, я не убийца. Я не готов убивать человека, которого считаю своим другом, даже если он меня предал. Я не готов убивать в храме, в который этот человек пришел за помощью. Лучше совершить смертельную ошибку, чем такое непростительное святотатство.
Глава 9
Снова кошмар.
Себастьян почти не удивился, увидев до боли знакомые покатые стены драконьей пещеры, поросшие окаменелым от времени синим мхом… нет, не синим. Убаюканный старой привычкой, ювелир не сразу
С изумлением разглядывал Себастьян мрачный, лишенный цветов мир вокруг себя. Как ни странно, тот казался даже более ярким, более реалистичным и четким, чем привычная пестрая действительность. Лишенная компромиссных полутонов, реальность обрела глубину и выразительность, и какой-то постановочный драматизм. Оборотной стороной медали была строгая графичность пространства, угнетающая разум и вызывающая усталость глаз.
Вспомнив, что это всего лишь сон, Себастьян вновь приобрел заветную свободу действий и неуверенно замер, не в силах принять решения. Как поступить на этот раз?
Сон меж тем стремительно развивался по своим собственным законам, замыкаясь в заколдованный порочный круг. Угадывая отдаленный шум погони, в ужасе и отчаянии ювелир зажал уши руками, чтобы только не слышать его, не слышать ничего вокруг, - но всё было напрасно. Звуки шли не из внешнего мира, звуки рождались у него в голове. Продираясь сквозь жестокое эхо, сильф снова бежал куда-то вперед, бежал размашистыми зигзагами, как слепой. Снова, снова Моник умрет, а он ничего не сможет поделать. Выбор заключается лишь в том, увидеть ли её смерть или снова постыдно бежать… Как это больно!
Однако, если говорить откровенно, Себастьян никогда и не пытался избавиться от мучивших его кошмаров. Ну, может, самое первое время, когда душевная рана была особенно свежа. Тогда он надевал на ночь кровавые гиацинты. Эти камни печали питались тяжелыми эмоциями: смягчали меланхолию, забирали нездоровую тоску и отчаяние, впитывали скорбь. Одновременно с этим гиацинты избавляли владельца от кошмарных сновидений, галлюцинаций и навязчивых страхов. Платой за исцеляющее действие минералов было одиночество, которое они приносили вместе с покоем. В принципе, для Себастьяна это не играло особой роли, но всё же он решил отказаться от регулярного ношения. Во-первых, покой, который давали имевшиеся у него мощные экземпляры, подозрительно напоминали вечный. Ювелир жил, словно в полусне, в непрекращающемся приступе лунатизма, вообще не ощущая себя живым - все чувства подчистую были съедены ненасытными камнями. Во-вторых, Себастьян решил, что ограждать себя от страданий несправедливо - он должен выпить свою чашу до дна.
Поэтому, когда пришли сны, сильф был даже рад, считая их заслуженной расплатой за то, что он совершил, за давний неисправимый грех. Моник умерла, и ювелир духовно умер вместе с ней, добровольно и без колебаний поставив крест на собственной жизни. Иное поведение выглядело в его глазах недопустимым и недостойным. Любую судьбу надлежит принимать спокойно, даже если это судьба одинокого изгнанника.
Терзаемый чувством вины, ювелир сам назначил себе наказание, и это немного помогло пережить и смириться. Он сделал для себя запретными любые чувства, любые радости, само понятие счастья. И после каждого кошмара просыпался с ожившей глухой болью в сердце, к которой одновременно примешивалось чувство болезненного удовлетворения, знакомое всем, занимающимся самобичеванием. Но ведь не мог он просто взять и забыть её? Это было бы несправедливо, неправильно. По каким-то своим причинам, которые наверняка были существенны, Творец отмерит людям короткий век. Себастьян ни в коей мере не судил Изначального за это и не стремился к вечной жизни, для сильфа она вообще имела малую ценность. Но ювелира коробило лицемерное отношение человечества к смерти. Люди живут так мало и уходят навсегда… и очень скоро горе близких заканчивается. Как бы ни были сильны узы дружбы, любви, родства - всех, всех без исключения неотвратимо настигает пустота, стерильная белизна забвения. Люди уходят, подобно тому, как облетают листья на осеннем ветру, а мир продолжает жить, и ничто в нем не говорит, что умершие когда-то существовали. Никто не скорбит вечно. Никто не тоскует всю жизнь. Никто не отказывается найти утешение, и более того - найти как можно скорее, вытеснить новым, заменить.
Все
В глазах Себастьяна это было гораздо более страшным, гораздо более жестоким - не сам факт смерти, а предательство живых, стремящихся малодушно забыть, вычеркнуть, не бередить своих душевных ран, заполнить кем-то другим образовавшуюся полость в сердце. Да и само недолгое страдание по ушедшим было, по большей части, эгоистическим, даже называясь болью “утраты”. Людей волновали лишь собственные неудобства, связанные с личными чувствами, потерей радости общения, вынужденным одиночеством. На смерть смотрели с точки зрения тех, кто остался по эту сторону незримого рубежа, который всем им суждено перейти однажды. Судьба ушедших никого не заботила.
Потому-то Себастьян дал себе слово, что Моник будет жить всегда - в его снах, в его памяти, в его чувствах. Это всё, что он может сделать для неё. Это всё, что он может дать ей.
Но события последних дней, тесно связанные с Софией, сильно тревожили ювелира. Эта девушка взволновала его, и Себастьян боялся дать определение своему отношению. Боялся заглянуть в себя и увидеть, что его кокон изо льда оказался разбит или пошел трещинами.
Нет, он не может быть способен на такое предательство! Он не может сам поступить так же, как те, кого так горячо осуждал когда-то в молодости. Неужели так сильно влияние на человека этой проклятой бесцветной, бесчувственной крови? Всю жизнь ювелир боролся со своей второй сущностью. Говорят, сильфы ветрены, как породившая их стихия, и совсем не умеют любить. Мать Себастьяна в полной мере доказала правдивость этих слов, вскружив голову его отцу и бесследно исчезнув, едва разрешившись от бремени. Двое крохотных полукровок, нежданных и нелюбимых детей, остались на попечение надломленного случившимся мужчины в самом сердце недружелюбных Лесов Виросы.
Сильфы никогда не враждовали с лесными людьми, да и с другой нечистью, для этого они были слишком равнодушным народом. Но люди одинаково плохо относились ко всем нелюдям, а потому на обманутого мужчину и ни в чем не повинных младенцев смотрели косо и зло. Из общины не изгнали, но вступать в контакт с “нечистыми” было строго запрещено. Уже вскоре отца убили в пограничной стычке с вепрями, и юному Себастьяну стало совсем худо.
Ювелир грустно вздохнул, вспомнив родную сестру-близнеца. Альма родилась слабой и больной, совсем не приспособленной для жизни. Для общины она всегда была обузой и объектом насмешек, еще большим, чем сам Себастьян. Сосредоточенная на самой себе, Альма часами только перебирала цветные камешки или просто смотрела прямо перед собой бессмысленным расфокусированным взглядом. Сестра не могла самостоятельно есть, одеваться или выходить из дома, да и не хотела. Она не запоминала людей, события и почти никогда не говорила: за все эти годы Себастьян слышал от неё не больше десятка слов. Тем не менее, Альма не была слабоумной. Она жила в каком-то своем, особом мире, который никто кроме неё не видел. Себастьян подозревал, что сестра гораздо ближе к сильфам, чем к людям. Даже он сам никогда не понимал её.
Себастьяну внезапно подумалось, что когда он умрет, не заплачет ни одна живая душа. Даже единокровная сестра, жизнь которой полностью зависела от него, вряд ли вспомнит о ювелире. Уже больше десятка лет Альма жила в одном небольшом монастыре, куда он её устроил. Когда Себастьян навещал сестру, привозя нужные лекарства и средства на её содержание, Альма даже не всегда замечала, что он рядом, скользя взглядом как будто сквозь. Ювелиру трудно было признать, но этот темный зеленый взгляд становился ему всё более неприятен и временами даже пугал.
Прежде Себастьян искренне любил и жалел сестру. Именно ради неё когда-то давно он отважился изменить свою жизнь. Условия в общине стали совсем невыносимы, и Себастьян решил бежать в города, чтобы там попытаться найти себе применение. Навыки сильфа, упорство и ум легко позволили ему стать вором, а позднее - профессиональным высокооплачиваемым элитным вором. Ювелиром.
Но ради жизни Альмы, напоминавшей бессмысленное существование растения, за долгие годы им были убиты десятки людей, его собственная жизнь превратилась в мрачный кровавый кошмар. Конечно, Себастьян не имел морального права обвинять в этом сестру и возлагать какую-либо степень ответственности на неразумное, по сути, существо. За всё в ответе только он сам.