Ювенилия Дюбуа

Гиливеря Николай

Здесь, на этой новой горе, на старой земле, под натиском собственных мыслей, он изменил и свою природу. Эволюционировал. Теперь рот его полностью стал немым, кожа покрылась чешуйчатой фактурой, а длинный раздвоенный язык сам по себе совершает незамысловатые поступательные движения, словно пробуя пространство на вкус. Словно внедряя маленькое жало. Человек больше не походит на своё имя, ведь и форма туловища сильно изменилась. И хоть кисти со ступнями остались вместе с коленями и ногтями, но позвоночник и таз деформировались. Теперь Человек больше походил на варана, но этот факт не особо его огорчал. Какой смысл расстраиваться,

если тело его, Человека, вся его многообразность и сложность, не представляет ценности в плане мыслей свершения.

Человек решает сделать эгоистичный шаг. Он решает оставить себе это имя, хоть и не соответствует оно ему внешне, но Человеку хочется думать, что духовно он ещё тот, кем был не так-то и давно. Теперь-то он понимает, что стал частью собственного вымысла; частью того, что люди породили сами. Грехом, искуплением, агонией, надеждой, твёрдостью выбора, мучителем, но избавителем. Так Человек впервые чувствует забытый каркас в области своей груди, что может это и не металлические путы сжимают его сердце, а остатки человеческого пытаются достучаться до него, дав надежду на возврат к живым.

Человек отплёвывается насколько это позволяет ему змеиная голова. Осталось совсем немного до завершения его миссии. До свершения того рая, которого человек искренне жаждал, любуясь картинами художников. Да, теми самыми, за которые платили серебром и золотом. Где платили за святое, где создавали главного не себе, но им — массам, а по итогу сами попались в собственную ловушку, ибо страх заставит делать и не такое, а когда ещё и руки в чужой крови…

Человек снова собирает воедино свои мысли. Он пропускает через себя энергию несчастных. Ту энергию, которая стала новым фундаментом для общего блага, где Он взял и перевесил обои. Чужой пот хорошо разливает реки. И вот, Человек этот, со змеиной кожей, думает о том, что нужно было давно сделать. Главный закон людской природы идеалистического склада так и не был рождён, а именно: любовь. Да не та любовь, что делилась на маленькие эгоистичные сегменты, а самая настоящая, всеобъемлющая любовь каждого ко всем.

Такое зерно очень легко поместить в пустые и наивные головы. Ах, эти прекрасные испуганные младенцы! Зёрнышки бескорыстной любви помещаются одновременно каждому из живых двуногих. Всей этой массе ангелов, чей испуг сразу же сменяется интересом, а затем появляются улыбки, да искренняя похоть. Эти дети природы, жертвы сознания, вдруг чувствуют абсолютный прилив. Каждый хочет подарить её ближнему. Мгновение. Конструкция начинает менять форму.

Общая любовь начинает витать в воздухе. Никто не может её избежать. Тела обнажены. Оргия людей утопает в чувствах. Пот обливает орнамент, а земля теперь, со всей своей свежей травой, становится великим альковом.

19

Здесь… Впервые за долгие несчитанные промежутки, на этой горе… Человек впервые услышал тишину, да так громко, что страх проник в его маленькие глазки. Чувство нового, даже для исполнителя сокровенного — открытие, как акт действительно свершившегося. Наверно, это и есть один из священных мостов, который объединяется пониманием иных форм, сотканных из хаоса.

Человек полностью претерпел метаморфоз. Он потерял свой мнимый облик, став змеей. Помощник он или искуситель? Чудотворец? Враг? Благо несёт или вырыгает свой эгоизм под эгидой выдуманной идеологии? Да если так задуматься, то какова

его роль в целом?

Человек потерял нить, которая делала его тем, кем он и являлся. Единственная вещь, которая давала право называться кем-то. Теперь же, когда абсолютно все блага совершены, и отец Всех начал походить на горделивого самородка с послушными детьми, то, что теперь?

Человек чувствует себя обманутым. Он перестал ощущать себя собой. Да и та радость, и сила от блага… что она для него теперь? Очередной эгоизм и проклятие. Да даже не так, скорее: очередное ничто.

Человек впервые задумался о фактической смерти, которая ему недоступна так, как этим счастливым «несчастным». Как устал он и как неинтересно ему. Человек чувствует свою утомительную незыблемость, своё бессмертие не как божественную хитрость, но как общий миф, заточённый в сложно сочинённом пространстве. Он чувствует свою причастность ко всем, не являясь при этом частью их хрупкого, но такого соблазнительного тела. То есть, получается, он в заложниках у свободы. И то тело, что он так возжелал, что стало бы миниатюрным вариантом личной вселенной (и которое у него когда-то было) — больше недоступно ему.

Он видит, что люди эти, насытившись собой, начинают осознавать своё истинное могущество, так как женщины их начинают рождать новые вселенные. То есть, человек, порождая материю, начал порождать не только себе подобного, но и новую мысль. А если это так, то можно её и не порождать. Вывод из этого складывается очевидным. Во-первых, люди понимают и принимают тот факт, что они и есть боги своей вселенной. Во-вторых, их сила также рождается (как и дети) из тех тел, мыслей, что синхронно танцуют вальс во вселенной. И пока есть их простая мысль о боге — есть и они, часть их простого, и часть божественного. А вместе они образуют рациональную гармонию нового порядка.

20

Человек увидел, что он наделал. Благое, но почти непоправимое. Его змеиные глазки зажмурились, захотев вернуть всё вспять, но ничего не вышло. Ужас сковал его.

За ближайшими кустами послышался шорох. Человек нервно обернулся на звук, застыв с вывалившемся языком. Из кустов вышла та самая женщина, которую некогда Человек превратил в облако бабочек. А рядом с ней, по правую руку, вышел мужчина в белом одеянии. Очень знакомый, но Человек не смог его вспомнить.

Мужчина скромно держался на один шаг от женщины, смотря на её серьёзный профиль исподлобья, изредка кидая взгляд вниз на маленького некогда Человека. В мгновения контакта взгляд его становился суровым, приобретая схожесть со взглядом рассерженного преподавателя.

Некогда человек хотел было уползти. Ретироваться. Скрыться за ближайшим камнем. Заползти в щель тьмы и ждать неизвестно чего, но проворная рука женщины успела поймать его за непослушный хвост одной рукой, второй сжав ему пасть.

Женщина смотрит на змею без злобы. С нисхождением и долей жалости. Она видит в отражении путь. Она помнит его благородный поступок в предыдущей метаморфозе, она также видит изначально благие намерения существа. Но также она видит и весь эгоизм и жестокость. Весь этот спектакль, где её распяли. Она видит, как Человек помыслил играть с тем, что должно идти своим чередом, хоть и неправильным. Путь людей хоть и вёл души в ад, но это был их путь, их право. Хуже только благо, возведенное искусственно и насильно.