Ювенилия Дюбуа
Шрифт:
Как боятся они этого вечного дня, вечной минуты, как им стыдно зависеть от микробов, от этих хрупких и жалких людей, которые всего лишь являются подобием… Ведь понимают они, что являются частью искусства, частью вечной шутки подростка, который так ловко всех обманул. Но самый большой страх и опасения, что люди могут не умереть. Что человек сможет найти лазейку быть всегда, и тогда отпадёт надобность в искусстве, любви, сострадании и слезах. Станет человек истинным правителем. Откажется от искусства, забудет придуманные имена, и всё умрёт в нём, кроме плоти, мяса, а оно само по себе… без искусства, без любви и сострадания… чего стоит?
Он думает обо всём этом, склонив голову над телом мученицы. На лице появляется два ручья слёз из двух его понимающих глаз. Слышится «кап»,
Мгновение.
Целый тайфун нежной красоты взмывает вверх, проламывая душную бетонную крепость, и с тихим наслаждением каждая бабочка улетает проживать свой единственный день. Она проживёт его без знаний, без осознания, без стыда и без страха. Каждая бабочка ни на секунду не задумывается о том, что кто-то живёт и два, и три дня, и сто лет. Каждая бабочка не будет считать минут и не будет ждать, когда малейшее обстоятельство убьёт её. Для каждой бабочки «сейчас» будет единственным ориентиром, в котором скрыта та самая вечность.
Духота начинает испаряться под натиском открывшейся прохлады. Дождь беспощадно заливается в образовавшуюся дыру. А капли его солоноватые, что и его слёзы, накопившие груз за годы молчания. Теперь же выходит грязь нетерпеливо, без стыда. Вода упо пояс. По грудь. Ноги отрываются от пола. Он уже на плаву. Всё ждёт, когда, как и бабочки, выпорхнет в щель к видимому небу на свободу, укутавшись в собственную прохладу и теплоту суждений. Раз, два, три. Толчок!
Тело его на крыше. Омытое, окрещённое по своим правилам, да благословлённое тем же непонятным языком. Он не знает, как теперь называть себя. Ни одно имя не подходит, поэтому он, со всей своей приобретённой скромностью, всем своим приобретённым даром, начинает именовать себя ЧЕЛОВЕКОМ. И пусть привычный свет его видит в противоречии. Пусть. Отражение. Отпечаток на рыхлой земле. Но и у тени есть свой характер, своё настроение и желания, когда она наедине с собой и в своих снах претерпевает (как и солнце) постоянные реакции распада, а затем — восстановления, не забывая при этом дарить всему живому лучи прошлого времени.
Вот он, Человек. Стоит на кирпичной горе, смотрит на панораму. Его глазам теперь открыта линейная стена всех четырёх направлений: высота, ширина, глубина и душа (так люди называют сложившееся культурное воспитание своего поведения в предполагаемых нормах).
Человек особенно обращает внимание на последнее направление. Он видит, душа начала гнить. Точнее, она изначально двигалась не в ту сторону, которая мерещится Человеку, с его олимпа перерождения. Теперь с каждым мгновением, с каждым словом, всё больше это движение уводит несчастных в неправильную сторону невежества, а оно, в свою очередь, начинает формировать невежество общественное.
Сначала Человек теряется, он чувствует смущение и панику. Затем он чувствует вскипающую злость. «Как здесь всё запущено!» — кричит он внутри себя. Но и злость быстро утихает.
Человек закрывает свои бездонные глаза, делая глубокий вдох. Он сосредоточен. Его нюх пытается уловить каждый неверный шаг, каждый ошибочный вдох отдельной единицы, но только чтобы нащупать проблему целостного, то есть, уклада. Так Человек наполняется знанием первородного греха. Того самого, что положил основу нарастания и образования грехов следующих. Этот главный грех — страх жить так, как хочется. Боязнь перед жизнью и её составляющими. Человек видит эту проблему. Он считает, что настало время решать её. Исправлять.
Он ещё раз пропускает через себя воздух, а затем, с присущей ему лёгкостью, делается той самой тенью, которая начинает проникать в каждую часть пространства, где нужно изменить алфавит восприятия; исправить сложившийся балаган подаренной волей.
15
Ночь. Бродяги шляются. Пресмыкаются по углам. Кто пьёт из медицинских колбочек, кто, кряхтя, жуёт гнилой хлеб с помойки. Толпы разбросанных
Человек видит эти лица. Бледные, худые, чахлые физиономии. Другие толстые, сальные, с отдышкой и испуганными глазками. Толпа эволюционирующих слабаков. Каждое поколение этих организмов, что выращены из лекарств, и ими же вскормленные… Они дают поколение ещё слабее, ещё беспомощней себя. Дух здоров только тогда, когда здоровьем пышет тело. А тут — форменный бардак. Полное безобразие науки. Как же, всё-таки, свет ослепил смертных.
Человек смотрит на беспредел. Он грозно мотает головой. Это не дело. Так не должно больше продолжаться. Свет должен быть в той же равной степени, что и тьма, иначе глаза придут в негодность. Тогда уж точно понадобятся очки! Человек не хочет медлить. Он не может позволить себе такой роскоши. Его глаза снова закрываются. Он втягивает в лёгкие пространство. Мысли сосредоточены и направлены только на одно: исцеление.
Слабые должны покинуть борьбу, а сильные должны страдать и бороться. Сильное тело преодолеет эволюцию возврата, слабое же — освободит место новым сильным. Да будет так! Из каждой его поры начинает выходить свет и тьма. Противоположности начинают незаметно смешиваться с окружением. Облагораживать почву, усиливая мощь истинных жильцов планеты, микробов и вирусов. Теперь они начнут с тройной силой поедать хрупкие тела, раздавливать резкие умы, заламывать худые кости. Каждая слабая личность уйдёт в омут. Каждый переносчик знаний не успеет оставить опыт. Весь соблазн людского равнодушия поглотит собственный изм, не оставив ни клочка знаний, ни препаратов, ни путей к прежнему восстановлению. Медицина отправляется на склад своего несуществования, к своему прадеду. А новая медицина, как и новое искусство — станет декорацией, надеждой на откровение, но без конкретного толка. Как и задумано. Вот она, первая заповедь. Выживает сильнейший. Да будет так!
Нет аналогов для лечения. Время прокручивается, бежит неутомимо своим искусственным чередом. Люди в панике. Всё кричат, прячась по своим бетонным норкам. Новая лихорадка! Новая простуда! Эпидемия! Эпидемия! Бегите, глупцы. Спасайтесь. Молитесь. Ставьте свечки. Молитесь о спасении тому, кто хочет блага для таких вот вас. Вы же сами объединили себя, сделали себя ЛЮДЬМИ и отгородились от природы. Теперь природа отгораживается от вас своим широким объятием. Понимаете, о чем речь?
Раз вы неравны — тогда принимайте бой. Поймите, ведь нет Вас, как Ты. Есть только «Вы», как вид. Так будьте благородны, чисты и честны перед собой. Если нет в вас сил, нету стержня сражаться или хотя бы гордо уйти со сцены, то хотя бы стоните в последние свои минуты потише. Не стоит предаваться своему эгоизму. Напоминаю: вы сами назвали себя «людьми», так будьте же не собой, а ИМИ!
Вот они, свечи. Таят на глазах. Уходят слабые, хоть и красивые они были и умные самые, замечательные, но по своим физическим качествам, по своей внутренней механике — слабаками, которые должны уступить место сильным самцам и самкам, хоть и глупы те, ничего не понимают, и не стремятся ни к чему. Тараканы, халтурщики, наглецы и подлецы. Избранники природного порядка. С каждым днём их всё больше. Задумка пребывает в движении с поправкой, где никто больше не играет в бога, никто не пытается изменить судьбу индивида и он, весь из себя одинокий, несчастный, вынужден уйти в небытие своего отрицания, как сущности, личности, признав себя ещё одной соринкой.