Южаночка
Шрифт:
— Разумеется, дорогая моя! Разумеется! — силясь замаскировать собственное волнение, произнес дедушка, — а теперь дай мне еще раз перекрестить и поцеловать тебя, крошка!
Чуть побледневшая с широко раскрытыми черными глазами, Ина подставила дедушке свое милое личико. Потом сама горячо и порывисто прижалась алыми губками к его морщинистой щеке и подавив тяжелый вздох, долго смотрела вслед старику, пока его высокая еще стройная фигура не скрылась за дверью.
Лишь только эта дверь захлопнулась за дедушкой Ина живо обернулась к Эмилии Федоровне и произнесла тоном не допускающим возражений.
— Пожалуйста,
Услыша этот тон, это приказание, в первую минуту госпожа Бранд была так удивлена, что буквально не могла произнести ни слова от изумления. С минуту она стояла, истуканом, с полуоткрытым ртом и с вытаращенными глазами. И вдруг разразилась, как буря.
— Как ты смеешь говорить так со мной! — крикнула она, топнув ногой.
Потом, поборов несколько обуявшую ее злобу, приказала швейцару снять с «новенькой» шубку и галоши, и крепко ухватив Ину за руку, повлекла ее из вестибюля куда-то наверх, по широкой, каменной лестнице.
Эмилия Федоровна неслась как разгневанная фурия по бесчисленным ступеням, ее костлявые пальцы впивались в руку Ины крепко, точно клещи. Девочка, своими маленькими ножками едва успевала за широко шагавшей спутницей.
Таким образом достигли они третьего этажа и вступили в длинный коридор, освещенный тремя-четырьмя висячими лампами. По обе стороны коридора находились двери, ведущие в дортуары, то есть спальни воспитанниц. Перед одной из них Эмилия Федоровна остановилась перевести дыхание, и воспользовавшись этим Ина подняла голову и прочла надпись, четко выведенную на доске прибитой к двери.
«Дортуар младшего класса».
Костлявые пальцы госпожи Бранд, по-прежнему цепкими клещами впивались в руку Южаночки. Последняя попробовала сделать усилие освободиться, но увы! Это не помогло. Клещи вцепились сильнее. Потеряв всякое терпение девочка, вышла, наконец, из себя и резко проговорила, изо всех сил дернув рукой:
— Да отпустите же, меня наконец… Я не баран которого тащат насильно!
— Ты не баран, а глупая, дерзкая девчонка, которую следует примерно наказать! — задыхаясь от гнева, прошипела госпожа Бранд и широко распахнув дверь, втолкнула в нее Южаночку.
Девочка очутилась на пороге длинной комнаты, слабо освещенной зеленоватым светом ночника. Здесь стояло около сорока кроватей, уставленных четырьмя правильными рядами. На каждой из них лежала спящая фигурка, в белой кофточке, и таком же чепце.
Что это были за фигурки, Южаночка не успела хорошенько разглядеть, так как едва она очутилась в дортуаре, как Эмилия Федоровна схватила ее за плечи, подтащила к смутно белевшейся в полумраке печке и, толкнув девочку лицом в угол, между стеной и печкой, прошептала со злостью:
— Наконец-то я добралась до тебя, скверная, дерзкая девчонка! Я буду наказывать тебя до тех пор, пока ты окончательно не исправишься. Поняла? Не изволь же выходить из угла до тех пор, пока я не приду за тобой, — и потрясая своим костлявым пальцем над черненькой головкой, Южаночки Эмилия Федоровна, уже окончательно расстроенная и негодующая, вышла из дортуара.
Глава VII
Песенка
Южаночка осталась одна.
Лишь только госпожа Бранд скрылась, девочка стремительно повернулась лицом к белым фигуркам, всячески стараясь в полумраке разглядеть их. Оказалось что это были спящие девочки, приблизительно одного возраста с ней.
Ина обладала горячим, пылким воображением. В детстве она со страстным увлечением слушала сказки, которые ей рассказывали покойные родители, няньки и ее верные друзья-солдатики.
Особенно, запала ей в душу одна из них, в которой двенадцать спящих царевен, зачарованных злой колдуньей, просыпаются от песенки молодого пастушка, явившегося в темное подземелье Бабы-Яги.
И сейчас при виде темной огромной комнаты и стольких спящих девочек, эта сказка неожиданно пришла на память Ине.
И веселая шаловливая мысль в тот же миг толкнулась в ее головку.
— Уж не разыграть ли ей, Ине, роль освободителя-пастушка?
И прежде нежели здравый смысл пришел на помощь девочке, она скрестила руки на груди, прислонилась к печке своей черной головенкой и лихо тряхнув кудрями, запела негромким, мелодичным голоском:
В подземелье я стою Мою песенку пою… Под чарующий напев Встанет много спящих дев. Пусть вспорхнут они как птички Улетят из их темнички На зло бабушке Яге, Костяной, кривой ноге Что девиц заворожила По кроваткам разложила, В подземелье я стою Мою песенку пою. Живо, девоньки, вставайте, Злые чары разрушайте На зло Бабушке-Яге Костяной, кривой ноге.— Кто это там поет? — произнес чей-то заспанный голос и с ближайшей к печке кровати поднялась кудлатая головка со съехавшим на затылок чепцом.
— Душки! Это привидение… Ай, как страшно! — пугливо пропищал другой голосок.
— Привидение в печке! Ай-ай, боюсь-боюсь!
— Это не привидение, а разбойник!
— Разбойник забрался в печку.
— Нет, нет! Он стоит около печки, я вижу его черную фигуру. Ай-ай-ай!
— Нет, это не разбойник. Разбойник не станет петь.
— И так хорошо петь. Так чудесно! — восторженно отозвался новый голосок.
— Слушай, если ты не разбойник и не привидение, то кто же ты там, фигура у печки?
— Да, да, кто ты? Кто ты? Говори скорее! — понеслось изо всех углов длинной полутемной спальни.
— И вслед за этим какая-то белая тоненькая фигурка во весь рост вытянулась на постели, одним прыжком перескочила на высокий ночной столик стоящий как раз под висящим над ним ночником. Затем к ночнику протянулась маленькая ручонка и в тот же миг в дортуаре «младших» стало светло, как днем.