Южнее главного удара

Бакланов Григорий Яковлевич

— Ляг! Ляг! — приказывал Беличенко сдавленным голосом. Но Архипов все стоял под пулями без шапки. Вдруг шагнул под уклон, споткнулся и, закачавшись, упал. Стало тихо и пусто. Стрельба смолкла. Из-за завалов, из-за кустов по одному поднимались немцы и, насторожённые, с автоматами в руках шли в гору. Они шли сжимающимся полукругом. Один поскользнулся, падая, схватился за куст, ветка сломалась в его руке. Те, что шли рядом,

мгновенно упали на землю. Случай этот развеселил немцев, они пошли смелей, уже не так опасаясь. Передний в очках, достал гранату, на ходу внимательно оглядел, готовясь кинутъ. Беличенко подпустил их ещё и тогда наверняка дал очередь. Всю ночь из города группами и поодиночке выходили бойцы разных частей. Они шли через позиции артиллерийского полка, их расспрашивали, и они говорили, что действительно стоит на южной окраине батарея таких же тяжёлых пушек и будто командир её сказал, что никуда оттуда не уйдёт. Другие уверяли, что не батарея, а три батареи лёгких пушек. Перед утром под выстрелами вырвался из города на мoтоцикле командир батальона Гуркин. У него были глаза и движения пьяного человека. Размахивая пустым пистолетом, он говорил сорванным громким голосом, как, видимо, размахивал и кричал там. Вёзший его на мотоцикле лейтенант, очень молодой и очень сдержанный, сказал, оправдывая комбата в глазах посторонних людей:

— Капитана миной контузило… И, увидев командира полка полковника Миронова, вежливо спросил:

— Не ваша, товарищ полковник, тяжёлая батарея в городе? Женщина ещё с ними небольшая такая, санинструктор? Мы их за три улицы отсюда встретили. Лебёдками тащат пушки и гору. С этого момента в полку слышали уже непрекращающуюся пулемётную и автоматную стрельбу и напряжённо следили за ней. Миронов послал туда разведчиков, собрав их по дивизионам. И вот, когда рассвело, все увидели батарею. Минуя последние заборы, пушки спускались в лощину. За ними цепью, перебежками отходили разведчики, среди них мелькала белая грязная кубанка Беличенко. «А ведь это моя батарея», — подумал Миронов с гордостью, чувствуя, что волнуется. Пушки скрылись за поворотом, и некоторое время из лощины было слышно только приближавшееся рокотание тракторов. В тылу всходило солнце. Оно краем выглянуло из-за кромки осветившихся снегов, над ним уже хищно кружились чёрные самолёты и бросали бомбы, как будто загоняя обратно в землю. «Что это они там бомбят?» — подумал Миронов. Тут

батарея показалась из-за поворота. Краска на перегревшихся стволах пушек почернела, полопалась, и люди тоже были черны, многие без шинелей. Иных Миронов узнавал в лицо. Он узнал Тоню — она шла рядом с огромным, медленно вращающимся колесом пушки, на резиновые ободья которого налип снег. Узнал Бородина и ещё нескольких. Бравый, геройского вида красавец сержант, которого нельзя было не заметить, на минуту задержал внимание Миронова. Но большинство лиц было незнакомо. «Что это за младший лейтенант с ними?» — подумал он, вглядываясь. И только по гимнастёрке и золотым пуговицам узнал Назарова. По откосу, упираясь сильными ногами, поднимался Беличенко. Миронов хотел пойти навстречу, по сдержал себя. Комбат подошёл, неся руку на перевязи.

— Товарищ полковник! И те, кто шёл, и те, кто был близко, остановились, вытянув руки по швам. Всю ночь они слышали, как батарея вела бой в окружении. Каждый раз, когда смолкал грохот пушек, ждали с тревогой, не возникнет ли он вновь. И вот командир батареи от имени живых и погибших докладывал:

— Третья батарея, выполнив боевой приказ, прибыла в ваше распоряжение! Сильный взрыв толкнул воздух, и земля под ногами дрогнула. Все оглянулись. В розовой от солнца, высоко поднявшейся морозной пыли шла длинная колонна танков. Они казались крошечными издали, но уже слышно было их железное скрежетание. Чьи это танки? И не сейчас ли предстояло полку принять новый бой? Но от рации уже бежал радист и крича и, делая знаки руками:

— Товарищ полковник, приказано не стрелять! Это танковый корпус со Второго Украинского фронта! Так вот кого бомбили немцы! Только что готовившиеся в одиночку принять новый бой, люди ощутили за cобой железную силу других фронтов. И для каждого иным светом осветилось все сделанное ими. Все их усилия, и жертвы, и раны — все это было частью великой битвы, четыре года гремевшей от моря до моря и теперь подходившей к концу. А немецкие самолёты все ещё кружились над восходом, бросая бомбы. Но солнце подымалось за спинами солдат, всходило над снегами Венгрии, огромное, неодолимое, по-зимнему красное, и маленькими казались разрывы, пытавшиеся его заслонить.

Март 1957 г.