Южно-Африканская деспотия
Шрифт:
Но дядя Вася основные свои огородные бонусы стал получать только осенью, а вот в конце лета произошло еще одно эпохальное событие — на воду спустили первый корабль новой серии, построенный на переоборудованной верфи. Корабль с легкой руки Ефимии стал называться «Трезубец Посейдона» и представлял из себя помесь купеческого судна и триеры (но только без традиционных весел) вполне уже приличных размерений. Плавая на таком корабле, Вован собирался и вовсе игнорировать пиратов, а при случае даже задать им хорошую трепку. Когда страсти, связанные со спуском и достройкой чудного корабля немного поутихли, оказалось, что Бобров прикупил соседний участок и теперь его владения (если формально, то Никитоса) простирались от правого мыса Стрелецкой бухты
Осень вообще была богата на события. Именно в эту осень поместье обзавелось молочно-товарной фермой со своей заведующей Млечей, которая, едва выбившись из рабского статуса, сразу же вступила в конфронтацию с Андреем по поводу пастбища. А меню завтраков, обедов и ужинов разнообразилось сметаной, простоквашей, творогом и сливочным маслом. Вернувшийся же из дальних странствий Вован, отведав вареники со сметаной, не мог не влюбиться по уши в хрупкую девочку — королеву молока и молочных продуктов. В это же время специалист по бочкотаре — Серега, не без дурного влияния Боброва, занявшись изготовлением овощных и фруктовых консервов, открыл еще одну статью дохода. И еще один ручеек серебра потек в подвалы усадьбы. Поместье становилось неприлично богатым и хоть это старались не афишировать, все равно на предмет устройства в него на работу стояло сразу несколько очередей: на виноградники, на огород (и откуда только прослышали), в войско, на корабли, в промышленный кластер и наконец, в усадьбу (хоть уборщиком). В связи с расцветом сельского хозяйства и ремесел народ охотно брали, отдавая предпочтение все-таки бывшим рабам из отдаленных местностей севера и северо-запада. На рабском рынке были прикормленные люди, которые немедленно сообщали о появлении перспективного товара и даже могли рекомендовать купцам придержать его до приезда представителей поместья. И купцы, что интересно, слушались. А попробуй, не послушайся — кому потом жаловаться.
Последний удар нанес все-таки Вован, как самый мобильный, а поэтому и самый информированный человек. Он привез из Афин историю о трапезитах и так ее живописал, что случившийся вне расписания Смелков загорелся идеей и сподвигнул на ее реализацию самого Боброва, который никогда не был поклонником ростовщичества. И, несмотря на начинавшуюся зиму, сулившую полный застой в торговых делах, в Херсонесе была организована, чтобы застолбить место, соответствующая контора, в которую Серега пожертвовал своего зама по консервному производству. Жертва была не добровольной, и Серега по-честному сопротивлялся, но был повержен производственной необходимостью в лице Боброва. Иногда потом, наведываясь в город, Серега видел своего зама мирно бездельничающим в выделенном Агафоном закутке и, возвратясь, пенял Боброву, но тот отделывался туманными словами о перспективах.
Вован привез из Афин не только историю об успешных трапезитах, но и слухи о том, что успешный властелин всея Эллады македонский царь Филипп все-таки не врал насчет войны с Персией, ради которой и затеял якобы Коринфский Союз. Его намерения подтвердились, когда он послал в Малую Азию одного из своих лучших полководцев — Пармениона. По всей видимости, для того, чтобы тот захватил плацдарм у переправы через Геллеспонт и впоследствии обеспечил переброску основных сил македонцев и греков. Но его планам не суждено было сбыться. В том же году любвеобильный Филипп, имевший ажно семь жен и пятерых детей от них, был убит своим телохранителем и любовником Павсанием. И на македонский престол вступил его сын Александр, прозванный впоследствии Великим. Впрочем, у него было много прозвищ.
Боброва отвлек проникший даже втаблинум вопль. В коридоре послышался топот. Бобров, оставив «Летопись» открытой, высунулся в
— Эй! Есть кто!
На его крик явилась одна из горничных, которая на вопрос «что случилось?» только пожала плечами. Бобров хотел было разозлиться, но вовремя одумался. Действительно, откуда девчонке на кухне было знать подробности. Он набросил куртку с капюшоном и вышел во двор. Когда-то обширный двор сжался до смешного закутка, в котором с трудом размещались две повозки.
— Стены надо переносить, — подумал Бобров.
Несмотря на то, что масса народа уехала в Африку, население поместья не убавилось, а даже выросло и равнялось по численности примерно четверти города Херсонеса.
— Опять отвлекся, — подумал Бобров, оглядываясь.
Двор был тоже пуст. Бобров окликнул часового на воротной башне. Тот ответил сверху, что вопль слышался со стороны верфи, а кто там орал и по какому поводу он не знает. Верфь! Бобров перешел на рысь. За углом стены ему попалась идущая навстречу процессия во главе с Петровной. Следом за Петровной, поддерживаемый под локти двумя рабочими, двигался, надо полагать, «виновник торжества».
— Что с ним? — пристраиваясь рядом, спросил Бобров у Петровны.
— В станок попал, — ответила Петровна. — Больше пока ничего не знаю. Сейчас придем — посмотрю. Скорее всего, пальцы раздроблены.
Бобров поймал шедшего в процессии начальника участка и накрутил ему хвост, лишив сразу сладкого, винной порции, квартальной премии и недельного заработка, а после слабых оправданий и звания ударника рабовладельческого труда. А потом завернул всю процессию, сказав, что Петровна в таких помощниках не нуждается.
Разобравшись в ситуации, Бобров отправился домой с твердым намерением продолжить чтение «Летописи». Но когда он подошел к воротам, то увидел, как со стороны пристани четверо грузчиков тащат здоровенную плоскую, замотанную в пленку коробку. Сзади шел довольный Смелков.
— Это чего это? — спросил Бобров, поздоровавшись.
— Это плазма, варвар ты отсталый, — веско ответил Юрка.
— Вона, — почесал затылок Бобров. — А с чем ее едят?
В триклинии, несмотря на то, что единственный телефон, связанный с пристанью, стоял в таблинуме, уже собралась вся четверка: Златка, Апи, Дригиса и Меланья. Откуда они узнали о событии, осталось загадкой. Но девушки сидели в углу смирно, под ноги не лезли и советами не докучали. Их как бы и не было. Сразу за Бобровым, шедшим последним за Смелковым и грузчиками, в дверь триклиния проскользнула Млеча. Воровато оглянувшись, она присоединилась к сидящей четверке. Бобров укоризненно посмотрел в их сторону и встретил ответный, совершенно наивный взгляд пяти пар глаз.
Грузчики положили коробку на стол и испарились, и Юрка приступил к распаковке. Бобров принял в распаковке активное участие, то есть сбегал в спальню и принес свой кинжал, потому что Юрка начал разматывать пленку и запутался в ней. Потом Боброву пришлось бежать на верфь и вызывать мастера с дрелью. Послать вместо себя как назло было некого, потому что все или разбежались, или затаились. Все это время девушки сидели смирно, только вертели головами и переговаривались шепотом.
На крепление плазмы к стене ушел ровно час, потому что Бобров счел прилагаемые шурупы несерьезными и пришлось точить и резать анкерные шпильки. Наконец Юрка подсоединил шнур от видешника, заправил кассету и сказал:
— Оп-ля!
Девчонки дружно простонали, когда в стене раскрылось огромное окно, и через него буквально вошел в комнату суровый Шварценеггер.
— Ну и зачем все это? — спросил Бобров.
— А пусть девочки порадуются, — беспечно махнул рукой Юрка. — У них ведь так мало радостей в жизни.
«Летопись» ждала его открытой на той самой странице, на которой он ее оставил.
…К тысяча девятьсот девяносто пятому году поместье подошло в активной фазе. Бездельничал только Вован из опасения зимних штормов, хотя флот и получил целых два «Трезубца». Бобров сказал: