Южное направление
Шрифт:
Так. Защелка с торца, кольцо с рукоятки… Бочка с горючкой еще прыгала, а моя граната ее уже догоняла. Четыре секунды… Раз. Два. Три. Четыре. Есть!
Грохот разорвавшейся гранаты слился с громом взорвавшегося бочонка с горючим, полыхнуло пламя, от боли закричал один из бандитов, отчаянно заржали кони. Нас обдала волна горячего воздуха, слегка прижигая спины и затылки.
Сталин, матерясь сквозь зубы, выискивал просветы между языков пламени и струи дыма, палил из карабина,
— Наши! — заорал Кузлевич и тут же затих, наваливаясь на баранку. Все-таки какая-то пуля сумела прорваться сквозь дым и пламя.
Я рванулся вперед,
Кузлевич ли перед смертью нажал на тормоз, кончилось ли горючее, но «Антилопа-гну» остановилась, а я понял, что застрял между сиденьями, а в бок впилось что-то жесткое.
— Вот ведь, Владимир Иванович, угораздило же тебя… — прокряхтел товарищ Сталин, помогая мне выбраться. Подняв с пола собственную фуражку, поднял ее вверх и, грустно разглядывая сквозь дырку в тулье вечернее небо над Львовом, заметил: — Новая фуражка была. И трех лэт в ней нэ проходил.
Удивительное дело. В спокойной обстановке у Сталина появился грузинский акцент, хотя должно было быть наоборот. По крайней мере, у моих знакомых грузин дела обстояли именно так — в обычной жизни акцент почти незаметен, но, если случалась нервозная ситуация, звуковые особенности родного языка прорывались наружу даже у тех, кто прожил десятки лет в России и брал уроки у лучших логопедов. Все же у носителей разных языков и лицевые мышцы работают по-разному и дыхание при произношении звуков разное. И если в спокойной обстановке человек может себя контролировать, то в стрессовой это делать сложно, почти нереально. Тут еще можно вспомнить радистку Кэт, собиравшуюся во время родов кричать «мама» по-немецки, чтобы не выдать свое истинное лицо.
Как это часто бывает, по минованию опасности, народу, желавшего повоевать, изрядно прибавилось. Со стороны пригорода прискакали бойцы шестой дивизии, доложившие, что банда численностью в тридцать сабель полностью уничтожена.
Мы с товарищем Сталиным только переглянулись. Не знаю, откуда взялось тридцать, но пусть будет. Может, кто-то из командиров еще и представление напишет на особо отличившегося бойца, спасшего жизни члену Политбюро и личному порученцу товарища Ленина?
Кто-нибудь из читателей скажет — не верю. Мол, такое спасение может быть только в кино. Спорить не стану, а в свое оправдание приведу лишь один аргумент: мы с товарищем Сталиным живы, а верить или нет — ваше право.
Тело Кузлевича переложили на заднее сиденье, а мы с Иосифом Виссарионовичем уселись вперед. Я думал, что доведу машину до Львова, но горючка и на самом-то деле закончилась, может, бак пробили, может еще что. Решил, что придется добираться верхом, но бойцы нашли изящный и необычный выход — в автомобиль впрягли двух лошадок, а мне оставалось только крутить баранку.
После всего случившегося мы со Сталиным ощущали себя если не друзьями, то боевыми товарищами.
— Иосиф, — протянул мне товарищ Сталин руку.
— Владимир, а можно просто — Володя, — отозвался я, протягивая Сталину правую руку и стараясь справиться одной левой. Поверьте, без гидроусилителя руля управлять автомобилем довольно сложно, хотя дорога и шла почти по прямой.
Лестно, разумеется, когда такой человек, как товарищ Сталин, предлагает обращаться к нему по
Водрузив правую руку обратно на руль, я сказал, после некоторой заминки:
— Только, вы не обидитесь, если я вас по-прежнему стану называть товарищ Сталин? У меня язык не повернется называть по имени человека, который старше меня и по возрасту, и по опыту. И вообще…
— Как хотите, Володя, — пожал плечами Сталин, хотя мне показалось, что он немного обиделся.
— Иосиф Виссарионович, только вы-то меня на ты называйте, — попросил я. — Вам можно. Да и мне приятнее, если на ты и по имени.
— Как скажешь, — усмехнулся Сталин. Посмотрев на меня, сказал: — Только не обессудь Володя, если на официальных мероприятиях стану называть тебя на вы и по имени — отчеству.
— На официальных, это само — собой, — кивнул я.
Конечно, переживу. Кстати, либо я уже привык к разговору, либо у Иосифа Виссарионовича снова исчез акцент? Все страньше и страньше.
Товарищ Сталин откинулся на сиденье и слегка прикрыв глаза негромко запел. Пел он хорошо — а какой грузин поет плохо?
— Сакварлис саплавс ведзебди,
Вер внахе дакаргуликхо,
Гуламосквнили втироди:
«Сада хар чемо Сулико»!
Послушав и уловив по мотиву, что эта песня о прекрасной девушке угнанной в османскую неволю, я принялся подпевать, стараясь петь потише:
— Увидал я розу в лесу,
Что лила, как слезы, росу.
Ты ль так расцвела далеко,
Милая моя Сулико?
Ты ль так расцвела далеко,
Милая моя Сулико?
Вот так вот, под двухголосое пение «Сулико» на двух языках мы въехали в город Львов. Утром, когда я сюда приехал, а меня повезли в расположение шестой дивизии, времени и желания рассматривать город не было. А зря, между прочем. Львов — красивейший европейский город. Чем-то он напоминал Прагу, а может Вену или какой-нибудь другой европейский город, но у него есть свои неповторимые черты — барокко соседствует с ренессансом, готические соборы стоят неподалеку от православных храмов, помпезные здания, выдержанные в «казарменном» стиле эпохи Габсбургов «трутся» о модерновые постройки конца прошлого, то есть девятнадцатого века. Даже артиллерия Юго-Западного фронта, изрядно поработавшая накануне прорыва Красной армии, не смогла нанести существенных разрушений, хотя опытные архитекторы и считают, что лучшее средство внести изменения в архитектурный облик города — это хорошая артподготовка.
Я опасался, что наше транспортное средство вызовет нездоровое любопытство и насмешки, но нет. Народ не косился, смеха я тоже не слышал. Похоже, здесь никого не удивлял автомобиль запряженный лошадьми. А может, гарцевавшие вокруг нас вооруженные до зубов кавалеристы отбивали у зевак охоту шутить?
— Володя, притармози, — попросил меня Сталин, когда мы проезжали мимо одного из домов. К слову сказать, довольно скромного. Судя по красному знамени на крыше — это и есть политотдел Юго-Западного фронта, в котором его сотрудники и работали, и жили.