Южный Урал, № 27

Рябинин Борис Степанович

Кто-то затянул:

Прощай, любимый город…

Песню подхватывает весь вагон. Не с этой ли песни началось стремление Геннадия поехать на целинные земли?

Вот уже не видно города. А мысли, чувства все еще тянулись к нему. Как много связано с ним! Город воспитал деревенского парнишку, вложил ему в руки профессию, сделал культурным и полезным для общества, а теперь он, представитель советского рабочего класса, понесет приобретенные знания туда, откуда вышел сам — на село.

Промелькнул разъезд Гагарка. Дважды она сослужила большую службу Геннадию. И вот уже за окном леса да горы, горы да леса…

Прощай, Урал!.. Прощай, родимый край, где даже сами названия городов, рабочих поселков, железнодорожных станций говорят о неслыханных богатствах недр, о труде человека… Нет, не прощай, а до свиданья! Геннадий приедет сюда на лыжные соревнования. Интересно, честь какого спортивного общества будет он теперь защищать?

Геннадий стал думать о том, что предстоит ему увидеть, испытать в недалеком будущем, стараясь представить край, куда они едут, жизнь, которая их там ждет. Кем он будет: трактористом? комбайнером? рабочим по ремонту сельскохозяйственных машин? Немного тревожно: работа новая, а надо справиться… Мысли неслись, опережая поезд.

Почему-то ему казалось, что он непременно встретит там Марианну.

Юрий Трифонов

СТИХИ

ЗА ТЕХ, КТО В МОРЕ!

Раскрыв меню, я с трепетом вникал В названья блюд абхазца-кулинара, Когда

они вошли, кивнув швейцару. Их было четверо. Пройдя в зеркальный зал, Они разбились весело на пары. Мужчины, если можно так назвать Двух юношей в костюмах мешковатых, Сутулились под толстым слоем ваты Широких плеч. Одеты им под стать, Шли дамы, улыбаясь виновато. Мой столик был свободен. Пятый стул Подставили («Прибавим чаевые!»). — Так долго выбирать… Вы здесь впервые? Один из них с ехидцей протянул, Раскрыв глаза невинно голубые. — Заказывайте… Я повременю!.. — Ответил я, протягивая книжку, Смирив желанье осадить мальчишку. Он даже не притронулся к меню. — О-фи-циант! Поднос держа под мышкой, Седая женщина, не по летам быстра, С блокнотом наклонилась в ожиданье… — Мы, кажется, в отличном ресторане?! Портвейн? О, нет… Конечно, хванчкара… Да, девушка, и максимум старанья!.. Они провозгласили первый тост Я встал, уже намереваясь выйти, Оправил свой видавший виды китель. Но вдруг один из них поднялся в рост: — За тех, кто в море!.. Друг, не откажите… Его глаза насмешливо узки, Открытый вызов светит в дерзком взоре. — Ну, что же, если пить за тех, кто в море. То, непременно, только по-морски! — Я им сказал, желая подзадорить. — Морской обычай изменять нельзя. Пьем только мы, одни мужчины… — Ясно! — Не тонкое вино, а спирт… — Прекрасно! — По широте разбавив, где друзья Мои сейчас идут в штормах… — Согласны!.. «Пускай мальчишкам горла обожжет, — Подумал я, склонясь над верной флягой, — Восьмидесятиградусною влагой Суровость наших северных широт, Где мы дружили с ветром и отвагой». Их дамы, говоря наперебой, Смотрели с восхищеньем на героев. Но я-то видел, — от меня не скроешь! — Как нелегко юнцам владеть собой И сохранять достоинство мужское. Пить спирт еще не приходилось им, Вспоённым нежной материнской лаской. Они косились на меня с опаской. А я разлил огонь, неумолим, Невозмутим под равнодушья маской. Я видел: им не сделать и глотка, Не знающим, как пьют напиток жгучий. Я сам не пил. Мой спирт — на трудный случай. И если нынче поднялась рука, То для того, чтоб проучить их лучше. — За тех, кто в море! Выпьем залпом, львы!.. Глоток — и слезы градом у обоих. Давали им аптекарских настоек, Но — тщетно все! — две гордых головы Беспомощно уткнулись в круглый столик. …Наказываю вас за то, что я Знал в жизни только ночи штормовые. За то, что лето вижу я впервые, Бессменно, год за годом, шел в моря. Забыл, как пахнут травы полевые. Вас, прозябающих в тепле, Наказываю, чтоб встряхнуть немножко, За то, что ел сушеную картошку, За то, что лук в каютной полумгле Растил в открытом море на окрошку… Я посмотрел в последний раз на дам. И вдруг увидел тонкие косички, Такие ж, как у школьницы-сестрички. В глазах мольба: «Пора нам по домам!» Растерянные, рыжие реснички… Я молча взял их под руки. У плеч Качнулись их доверчивые плечи. Мы вышли в голубой июльский вечер, В открытый мир огней и первых встреч, Спокойной ясности и беспощадных смерчей.

* * *

Когда тебя казнят, и не безвинно, Когда из всех ошибок роковых Пристегнута попутно половина, И только часть заслуженно твоих; Когда к друзьям мешает обратиться За помощью, что так тебе нужна, Не ложь, перешагнувшая границы, А маленькая, жгучая вина; Когда твое понятие о чести Не позволяет и подумать вслух, Не то что бить в набат на каждом месте О прошлой славе трудовых заслуг, — Так что ж тогда, сгорая от стыда, Забвение искать на дне стакана, Пасть по рецепту модного романа, И на ноги подняться без труда? Пытаться посмотреть на все иначе, Во многом видя просто суету. — Я в главном прав? — Конечно, прав! — Так, значит, Покажет время нашу правоту! Зачем кричать о том, что жребий труден, И не жалеть ни сердца, ни ума?.. Да, время все оценит и рассудит, Но правда не придет к тебе сама! Но обольщаясь дружеским участьем, Не тешась мыслью выжить и в пыли, Дерись за каждый маленький участок Тобою раскорчеванной земли.

* * *

Я видел, подойдя к линотиписту, Как всколыхнула клавиши рука И выскользнула рыбкой серебристой Вот только что отлитая строка. Одна строка — упругий штрих, деталь Из книги книг «Как закалялась сталь». Рожденная в машинном тонком звоне. Она вобрала жар стальных узлов. А я в металле чувствовал тепло Протянутой корчагинской ладони. Металл остыл уже через мгновенье, Скрепил собой слова острей штыка. В них клич бойца. В них пламя вдохновенья. Металл

остыл. Но горяча строка!

Михаил Пилипенко

СТИХИ

ВОШЕЛ, КАК БОГ

Вошел, как бог, суров, мордаст. Не взгляд — Отлив каленой стали. Вот-вот он пятерню подаст, Чтоб умиленно лобызали. Чуть задержался у стола, Кивнул, воздав свои щедроты — Икнув, Машинка замерла, И поперхнулись нервно Счеты. Едва ступил он на порог — И шепоток хлопочет в зале: — Дурак… — Но гнет в бараний рог… — Глупец… — А вы б ему сказали… Примолкли? — Да? А кто начнет Не шепотком, Открыто, Честно? Ведь негодяй и тот, кто гнет, И тот, кто гнется бессловесно.

ДОЧКЕ

Кто хочет, отыщет по жизни дорогу, И солнца хватает на всех понемногу, И ветер без выбора бьется о рамы, И воздух на всех — не расписан на граммы. И песня, желание было б, польется, А сердце — Оно одному отдается. …И ты ведь когда-то взгрустнешь у рябины, Но только смотри — не дари половины. Швырнешь половину скупою рукою, А что будешь делать вот с тою, другою, Вот с тою, забытой, другой половинкой, Что где-то примерзла обломанной льдинкой. Холодная льдинка, а все ж непростая, Она ведь когда-то нежданно растает, Столкнется с красивым, доверчивым, смелым. Захочется сердцу быть сильным и целым, Взовьется под небо, как птица шальная, И станет метаться, тебя проклиная. …Так вот, если сердце взгрустнет у рябины, Его не дели ты на две половины. А если разделишь, то, значит, пустое — О нем и печалиться, значит, не стоит.

ЛАНДЫШИ

Пахло первой сиренью упрямо, волнующе, сладко, Так, как пахнут закаты: в последние майские дни. Он поправил на брюках подчеркнуто острые складки, Оглянулся вокруг и присел на скамейку, в тени. Время медленно шло. Для него даже, может быть, слишком. Фонари зажигались, как будто хлестал звездопад. Через час он конфеты дарил незнакомым мальчишкам, Через два — Малолетним друзьям отвечал невпопад. Рядом, в сумерках летних, смеялись по-юному громко, Как воробышки, школьницы жались на камне перил… Он сидел на скамейке и влажные ландыши комкал, Он курил и глядел на часы, он глядел на часы и курил А потом он оставил цветы и почти побежал по аллее, Будто ноги земля, не остывшая к полночи, жгла… …Что ж, нелегок обман, Только было бы в сто раз подлее, Если б, душу сминая, Она на свиданье пришла. …Слышишь, милая, Сердце у нас не пытает совета. Если трудно покажется рядом с моим твоему, Лучше так вот солги. Я приду, Буду ждать до рассвета, Буду ландыши мять И, теряя надежду, Пойму!

Евгения Долинова

ОН УТРОМ ПОЗВОНИЛ…

Стихотворение

Он утром позвонил Второго мая, И только «С праздником!» — проговорил, Спросила я, перебивая: — Ты почему вчера не позвонил? И трубку бросила, Ответа ждать не стала, — Как мог он в праздник позабыть меня? А вечером — Звонка я ожидала. Но день прошел… Прошли еще два дня… И вот уже четвертый на исходе, А телефон молчит, Молчит, как пень! Как может он Работать на заводе, Не зная ничего четвертый день! Напрасно жду звонка я В десять тридцать, Нет, в этот час Не станет он звонить. Он бабушку тревожить не решится, Он дочку побоится разбудить. А, мне б звонок! Трезвон на всю квартиру! А в трубке — грубые и нежные слова. Ну пусть он назовет меня «задирой», Пусть скажет мне: «Дурная голова!» Молчит мой телефон. От этого молчанья Я, кажется, могу сойти с ума! Четвертый день мечусь я в ожиданье, И — хватит! Позвоню ему сама.

Ефим Ружанский

СТИХИ

РАССКАЗ О ЛЕСОРУБЕ

Всегда встает он спозаранку, Встречая солнечный восход. Пимы наденет и ушанку, Натянет ватник и — в поход. Ему идти не очень много: Через ложок, наискосок… Еще темно. И на дорогу Чуть синий падает снежок. И вот уже плывет навстречу Знакомый лес. Окончен путь. И хочется расправить плечи И больше воздуха вдохнуть… Так по нетоптанному снегу, Снежинки смахивая с губ, Широким шагом в лесосеку Приходит первый лесоруб. Он оглядел свою делянку, Кисет узорный развязал И, может, вспомнил, как за танком В былое время он бежал. Такой же лес, Но изгибались Под гусеницами стволы И погибали, обливаясь Потоками густой смолы… Теперь — не то! Желтеют комли Стволов, лежащих в три ряда. Работы — тьма! Не о таком ли Труде мечтал он в те года!..

* * *

Может быть, оттого (узнать бы!) Слух пошел — сердцу мил он и люб: Клуб, достроенный после свадьбы, Называют «Катюшин клуб»!