Южный узел
Шрифт:
Что не являлось тайной за семью печатями. Бенкендорф помнил, как они вызверились на него ещё в дни коронации, когда объявлено было об учреждении III отделения и Корпуса жандармов.
Пожар! Грабёж! Их подозревают! Лишают министерской невинности! Чистоты рук!
А вы, господа, руки-то из казны повытяните. Из карманов просителей тож. Сколько было истерик, нежелания здороваться, отказов от дома! Теперь генерал переживал подобное без трепета. Ибо в Главный дом входил, не церемонясь, и за государевым столом занимал своё место, а царскую руку не только целовал по праздникам, но и пожимал ежедневно.
Отстали:
Даже жена, когда разговаривала с ним, старалась подсесть слева. Она заявляла, что после 13 июля 1826 года, когда во время повторного повешения злодеев муж не выдержал и наклонился к холке лошади, с ним случился удар, но он сам того не заметил, охваченный вихрем чувств страшного дня. Когда пришёл домой, у него было всё такое лицо. Потом отпустило. Теперь, пожалуйста, живите с незнакомцем!
Александр Христофорович не любил правого человека, хотя предвидел его грядущую победу. Он раздавил бы подлеца, если бы не заметил, что подчинённые исполняют его приказы куда быстрее, точнее и безропотнее, когда он поворачивается к ним правым боком. Даже цирюльник чище выбривает именно правую щёку. А потому оставил негодяя жить и сейчас, по выходе из царского кабинета, нарочито демонстрировал министрам правый профиль.
Все смотрели на него с хорошо разыгранной приязнью. Ни на чьей физиономии Бенкендорф не отметил нетерпения, любопытства, злорадности, ну хоть деланого участия — оно бы выдало доносителя с головой. Но нет. Молчат и тянут шеи.
— Доброе утро, ваше высокопревосходительство! — К генералу на коротеньких ножках подскочил и согнулся крендельком Нессельроде. Румяный карлик с носом, перевешивавшим тщедушное тельце, когда-то вместе с полковником Бенкендорфом ездил в Париж, в русское посольство, и считал себя коротким знакомым. Правда, потом Нессельроде сильно обошёл Александра Христофоровича по служебной лестнице, был постоянно под рукой у покойного государя, употреблялся для секретных дел по дипломатической части и забыл здороваться. Теперь, понимая вес и место Бенкендорфа возле нового Хозяина, норовил перейти на «ты», но пока безуспешно.
— И вам доброго утра, граф, — Александр Христофорович отвесил поклон. — Как здоровье супруги?
Жена Нессельроде — женщина-гренадер — никогда ничем не болела. Но так принято: истерия прекрасной половины, погода, новости из иностранных газет, вчерашний спектакль Эрмитажного театра, актрисы… Нет, здесь стоит остановиться. Есть о чём говорить, но не с Карликом [3] .
— Всё слава богу. Супруга здорова.
— Кланяйтесь ей от меня, кланяйтесь.
Александр Христофорович хотел идти, но Карлик поймал его неуместным, на взгляд шефа жандармов, вопросом:
3
Карлик Нос — прозвище К.В. Нессельроде, возникшее из-за маленького
— Каково настроение государя? Чего нам ожидать?
— Бодрое, как и всегда, — отрезал генерал и двинулся к двери, размышляя над странностью самой темы. Разве его величество давал повод тревожиться?
— Государь в последнее время несколько напряжён, — граф продолжал семенить рядом, хотя его собеседник прибавил шагу. Там, где у Александра Христофоровича получался аршин ногами, у Карла Васильевича выходило четыре перетоптывания. — Его что-то гложет. Вы не заметили?
Бенкендорф резко остановился.
— Нет-с. И вам не советую. — Наотмашь открыл дверь и не притворил, а почти хлопнул, едва не прищемив любопытный нос.
— Ну мне-то вы могли бы сказать. По старой дружбе, — нёсся из-за белой с позолотой створки плаксивый голос.
Так начался день, не предвещая наперёд ничего доброго.
Стоило Бенкендорфу сделать несколько шагов по лестнице, как старая камер-фрау вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны окликнула его без особых церемоний. Для неё даже выросший и оплешивевший воспитанник госпожи оставался мальчиком, пусть и в больших чинах.
Александр Христофорович вздрогнул и тотчас повернул на зов. Есть такие знаки внимания от дам, даже пожилых, которыми пренебрегать не стоит.
Вдовствующая императрица всегда была ему другом. Не просто покровительницей покойной матери, а именно другом. Умным, предусмотрительным, сердечным, когда надо. И абсолютно безжалостным, когда требовали обстоятельства. Именно она следила за карьерой и продвигала воспитанника по службе, что получалось весьма туго при покойном государе Александре Павловиче. Старалась отвратить глаза августейшего сына от неудач и указать на заслуги. Платила его долги. (Стыд-то какой! Сейчас он это понимал, а тогда, по молодости, завей горе верёвочкой!) Запретила жениться на актрисе. А когда он всё-таки нашёл достойную женщину, встала на его сторону против целого света.
Теперь, когда самые смелые мечты Александра Христофоровича сбылись, а Мария Фёдоровна утвердила на престоле того, кто был мил и надёжен, вдовствующая императрица жила тихо и покойно, время от времени давая Бенкендорфу поручения, которые именовала «маленькими».
Однако сегодня дело шло отнюдь не о копеечной услуге.
— Помогите мне, Сашхен, — пожилая дама пребывала в редком волнении. — Никто не хочет понять. Все только улыбаются и разводят руками. Но надо что-то делать!
Как он был с ней согласен! Разом бросил думать о злодеях-министрах, о доносе на Воронцова, о подкопе лично под него. Причина гневливой издёрганности государя открылась ему во всей наготе. Она грозила такими неприятностями, такими Божьими карами, такими далекоидущими последствиями, что только по глупости и неосведомлённости могла быть названа «личной».
— Мои дети, — всхлипывала вдовствующая императрица. — Мои бедные дети...
Она приняла воспитанника в китайской гостиной с шёлковыми куропатками на обивке мебели и с золотистыми стенами, гасившими серость ранней весны за окном. Усадила за чай, сама подкладывала сахар и размешивала серебряной ложкой, поставила перед ним блюдо дикой финской малины, благоухавшей на всю комнату, и круглые шанежки с айвой. Раньше Александр Христофорович непременно накинулся бы на сладкое, но супруга заметила, что он против прежнего выпускает уже вторую дырочку на ремне, и приняла меры.