Южный узел

Елисеева Ольга Игоревна

— Брак Господь попустил чадородия ради, — наставительно сказал священник. — Именно попустил. Хотя лучше бы для человека и вовсе не знать телесной прелести. Хранить печати чистоты.

— Для этого люди в монастырь уходят, — не выдержал генерал. — Там чего хочешь сохранить можно. Знаете, что выйдет из ваших высоких принципов? Самые низкие последствия. На каждом балу, на каждом выходе за его величеством следуют табуны дам. Разве вы даже в храме не видели?

Отец Василий только вздохнул.

— Государь — сильный человек.

Хочет добра царству, не растлит его своим примером.

— Да это против любой человеческой силы! — вспылил шеф жандармов. — Месяц прошёл, и уже министрам жарко. Между тем наше дело — тычки принимать. Верные государевы слуги. А если переговоры? Иностранные послы? Попрёт на рожон, до разрыва отношений. Выйдет война.

Напугал!

Отец Василий огладил бороду, долго молчал, примериваясь к суетным заботам генерала, а потом молвил, как гирю на ногу уронил:

— Значит, царству за царя страдать назначено. А не назначено, Бог беду отведёт. Вы не кипятитесь.

Бенкендорф поперхнулся.

— Я думал найти в вас понимание, сочувствие. А вы сами толкаете государя из хорошей семьи, от доброй жены… Так неизвестно ещё, какая дама попадётся…

Отец Василий сощурился, внимательно наблюдая за собеседником.

— А ведь вы не государя жалеете, — вдруг сказал он. — Не её величество и даже не вдовствующую императрицу. У вас свой интерес.

Догадался! Конечно, свой. Как иначе? Бенкендорф готов был расхохотаться священнику в лицо, но сдержался. Потому что и государя, и государыню, и Марию Фёдоровну он тоже жалел. Может, даже в первую очередь.

— Что бы вы обо мне ни думали, нет нужды, — сказал Александр Христофорович. — Ещё не такое думают и говорят прямо в лицо, не стесняясь. Знаете, почему меня назначили главой высшей полиции? Все полагают, будто я мирволил «нашим друзьям по 14 декабря», а государь этого хотел.

«Не так?»

— Моего отца выслали из России по доносу. Мы долго семьёй скитались, бедствовали. Я видел, чем для человека может обернуться чужое неосторожное слово. И что бывает, когда государь такому слову верит.

Священник помолчал. Потом кивнул, как бы внутренне примиряясь с незваным и неприятным гостем.

— Я вот что думаю, — проговорил он, взвешивая слова, — не всякому врачебному приговору нужно верить. Должно решаться на свой страх и риск. И уповать на Бога. Поживёт ещё царица. И детки будут.

* * *

Получив такое не весьма утешительное напутствие, Александр Христофорович решил наведаться в казармы Кирасирского полка, где чаял встретить генерал-майора Алексея Фёдоровича Орлова и предварить его о грядущих переменах. А последние пугали. Впрочем, не были неизбежны, если взяться за дело с умом. Что, не в последнюю очередь, предполагало обретение союзников.

Бенкендорф с самого начала сказал себе, что не поедет к военному министру

Чернышёву — старая неприязнь. Не то чтобы с войны, но с совместного сидения в Следственном Комитете. Самодовольный, властный, не способный ужиться ни с кем, кроме собственного отражения в зеркале!

На него первого стоило подумать по поводу доноса. Однако… Александр Христофорович не подумал. Есть и у Чернышёва черта, за которую тот не зайдёт, и, покуда знает, что III отделение поласкает его ведомство в отчётах куда как мягче других министерств, на откровенную подлость не решится. Нет, тут другой почерк: вкрадчивый, мягкий, без клякс.

Чернышёв что? Горлопан. Государю, с которым тоже дружен, так прямо и сказал в 26-м году: дескать, Бенкендорф — раззява, злодеям — первый потатчик, всех распустит, его каждый писарь за нос поведёт. Никс сдержанно скривился, взял генерала за руку и рек в назидание потомству: «Я знаю, вы Александра Христофоровича не любите. Но работать будете вместе». С тех пор работали.

Нет, Чернышёв хоть и мог нагадить, но не его манера: тот ломит, ветки трещат. Однако и ехать к нему, искать союза против неведомого врага шеф жандармов не стал. Когда нащупает гадюку, тогда и позовёт — вместе давить сподручнее. А пока рано.

Граф Орлов — другое дело. Простодушен, но сметлив. В меру честен, без меры предан. Не болтун. От него мог изойти дельный совет. Всё-таки у Орлова свои сведения, у Бенкендорфа свои, если их соединить…

Алексея Фёдоровича он нашёл в Манеже. Генерал старательно гнул под себя норовистую лошадь. Кого другого кобыла давно размазала бы по опилкам с навозом. Но Орлов уродился богатырём, и коняга под ним едва не трещала. Ей, сердечной, и шелохнуться-то было трудно. Вон задние ноги совсем согнула, не смеет в сторону прянуть.

Бенкендорф распорядился подать себе любую лошадь. Скотина хорохорилась ровно столько, сколько её подводили, но, почувствовав на загривке привычную руку, разом успокоилась. Странное действие он производил на женщин и лошадей! И те, и другие нервные, норовистые, деликатные. Накройте храпящей кобыле ноздри — вот так трепещет любовница в миг предпоследнего блаженства. Дотроньтесь в тревожный час лошади до ушей — вот так не ослабляет внимания хорошая жена, ловит разом и тебя, и дом, и детей, и город, и опять тебя.

Нет, лошади его любят. И верят без остатка. Куда поведёт, туда, значит, и надо. А потому караковый мерин не стал дурить, вставать в свечку, чуя чужого седока, а без дальних околичностей отвёз прямо к Орлову.

— Вот так-так? — удивился тот. — Ты разве не на докладе?

Известное дело, он был на докладе и ничего хорошего не вынес.

— Алексей Фёдорович, поговорить надо, — гость взял кобылу графа за повод. — Диспозиция такая…

Далее в течение десяти минут он бегло излагал случившееся, пересыпая речь известными ему медицинскими терминами, — так выходило пристойнее.