Южный узел
Шрифт:
— А кто его будет спрашивать? К тому же вы удивитесь, князь, но Александр Сергеевич мне не любовник. Друг, советник, даже сводник, может быть, но никак не любовник.
С этими словами великанша сгребла Пушкина в охапку и, не слушая возражений, понесла к двери.
— Ты всегда хотел, чтобы женщины таскали тебя на руках! — нёсся вслед голос Вяземского.
Анна Алексеевна Оленина очень хотела бы походить на графиню Закревскую, если бы не боялась всеобщего осуждения. Ей бы понравилось, если бы о ней сказали: «дама с прошлым». Но она была барышней, причём барышней на выданье.
Недавно её познакомили с Пушкиным. Но он менее всего мог заинтересовать девицу, хотя и оказывал ей знаки внимания. Сначала рассеянные. Потом по мере посещения дома родителей всё более и более заметные. Это раздражало и дразнило одновременно. Потому что не могло привести ни к чему серьёзному. Но любопытство заставляло Аннет тратить время на то, что никогда не принесло бы плодов, — на разговоры с поэтом.
Они встретились на балу, который давала мадам Хитрово. Елизавета Михайловна держала сочинителя под руку и подводила ко всем гостям, точно угощая невиданным лакомством. Сверчку это не нравилось. Он то кусал ногти, то бормотал дерзости: «Вот вам Пушкин, он весь сахарный, а зад у него яблочный, его разрежут и всем дадут по кусочку».
Расслышав, Аннет рассмеялась. Он посмотрел на неё недружелюбно и уставился в пол.
«Вот неприятный человек, — подумала фрейлина. — Хотя, говорят, гений. И государь его отличает. Потому-то все из кожи вон лезут, чтобы услужить ему. Не его, Пушкина, а монаршего внимания ради. Как у нас всё пошло!»
Насилу расцепив руки с Елизаветой Михайловной, Сверчок забился в угол и стал наблюдать за танцующими, отпуская язвительные замечания. Если бы Аннет слышала, что он назвал её горбатой, писклявой и неопрятной, ни за что бы не подошла.
Оробевшую девушку поманила мать.
— Ступай, отличи нашего поэта, пригласи его в контрданс.
Анне Алексеевне захотелось забраться под стол, но она повиновалась. Небрежность, с которой Пушкин спросил, где её место, лишний раз доказывала его равнодушное пресыщение общими ласками.
«Чем мы, несчастные, платим за своё рождение в женской доле? — думала Аннет. — Вечным презрением своих господ и хозяев. Что несносно. И унизительно».
Тут Пушкин должен был сделать фигуру в танце и пошёл в её сторону.
— Ваши ножки достойны китайской принцессы, — сказал он, с удовольствием наблюдая, как барышня скользит туфельками по паркету. — Мало кому из петербургских красавиц были бы впору ваши башмачки. Да вы Золушка!
Аннет смутилась.
— Скоро ли вам замуж? — без малейшего стеснения расспрашивал поэт. — За кого изволите? А когда выйдите, станете ему изменять?
Мадемуазель Оленина покраснела до корней волос.
— Что за вопрос? Нет, конечно. Ведь я поклянусь перед Богом.
— А он вам станет, — безжалостно заявил Сверчок. — И не потому, что вы чем-то плохи. Напротив, вы прекрасны. Но сие священное право мужчин. И я ещё не видел ни одного, кто бы им не воспользовался.
«Какое самодовольство!» — с гневом подумала Аннет.
— Даже те, кто выходит замуж по страсти, не могут знать своей судьбы, — возразила она вслух. — Обязанности жены требуют более самоотречения и снисходительности, чем самой пылкой любви. Муж будет часто забывать о своих клятвах, часто увлекаться другими. Но жена преступит
Сверчок с некоторым удивлением посмотрел в лицо партнёрши.
— Вы редкое создание, — проговорил он. — Но от ваших слов бросает в дрожь. Стало быть, важен не муж, а обеты в церкви?
— В чём поклялась, от того не отступлюсь уже, — вздохнула Аннет. — Хотя и выйду с холодной головой. Да и сама ещё не знаю за кого.
— Вы редкая девушка, — повторил поэт, провожая её на место.
Слова молодой Олениной тронули его до глубины души. Такая в них слышалась сила и одновременно покорность судьбе. Однако выходило, что муж не имел большого значения. За кого бы ни выдали. Это пугало и вместе с тем обнадёживало.
На Анну Алексеевну поэт произвёл странное впечатление: он был некрасив, а в манерах много неделикатности. Арапский профиль портил и без того обезьянье, подвижное лицо. Но вместе с тем ей почудилось понимание и сочувствие в его словах.
Аннет подошла к матери не чтобы поделиться, а чтобы укрыться возле неё. В этот момент рядом возникла хозяйка дома, до неприличия голая мадам Хитрово.
— Вы слышали, Анна Марковна, что Пушкину отказано от дома Урусовых, — обратилась она к мадам Олениной.
— Как так? — всполошилась почтенная дама. — А мы его принимаем. — Что он снова натворил?
— Он? Ничего? — Елизавета Михайловна обмахивалась огромным, прямо-таки египетским веером. Минутами казалось, что именно павлиньи перья опахала и составляют весь её сегодняшний гардероб. — Но Урусовы прочат княжну Софи в фаворитки императору. С тех пор, ну вы сами знаете… А Пушкин в Москве часто у них бывал и, говорят, ухаживал за всеми сёстрами. Называл их «три грации». Теперь же путь ему закрыт.
Анна Марковна фыркнула:
— Какой скандал!
К чему относились её слова, к тройной влюблённости поэта или к участи княжны Софи, дочь не поняла. Её покоробило только, что все так свободно рассуждают об императорской семье. «Вот подтверждение моих слов, — подумала она. — Муж, что бы ни делал, в своём праве. А супруга изменит ли долгу? Никогда».
В этот миг двери распахнулись, и в залу без сопровождения прошествовала графиня Закревская. Она никуда не ездила об руку с мужем.
«Смелая дама, — отметила Аннет. — Но за эту смелость приходится платить репутацией. И не потеря ли репутации делает даму смелой?» Она сама уже очертила для себя границы, за которые не перейдёт. И возникший в зале женский ропот, сопровождавший бесстыдную Аграфену, только подтверждал правильность подобного выбора.
Графиня пересекла зал и вышла на балкон. Там она намеревалась сидеть и дуться, ожидая, кто из мужчин не струсит и явится её развлекать.
Медная Венера не отказывала себе в праве посещать светские собрания, но делала это больше из желания побесить окружающих, чем из интереса. Вращаясь в свете уже более десятка лет, она, кажется, всё уже видела, но так и не растеряла своей откровенной, ни в какие ворота не лезущей красоты. Клеопатра перед самоубийством!
Аннет с неудовольствием заметила, как Пушкин, едва увидев Закревскую, сорвался с места и устремился к ней, заняв место верного пажа. От мадемуазель Олениной не укрылось, как хозяйка с досадой хлопнула себя веером по ладони и так согнула перья, словно намеревалась их сломать.