Южный узел

Елисеева Ольга Игоревна

— Как ты себя чувствуешь? — Аграфена усадила Арсения в кресло. — Сейчас подадут горячего сбитня с пряниками. — Она никогда не упускала из виду, что он любит медовые, а мятные в рот не берёт.

— Кто у тебя был?

— Два сочинителя, — отмахнулась графиня. — Прошлое и… прошлое.

— Я очень рад, что ты не скучаешь, — кивнул Арсений Андреевич, взяв из её рук чашку, пахнущую липовым цветом. — Чего они хотели?

— В Париж, — беспечно отозвалась Аграфена. Её рука поигрывала кистями алого шёлкового шлафрока, накинутого поверх алого же британского неглиже.

— Ты так

их и принимала?

Рыжие брови супруги сошлись к переносице.

— С каких пор тебя это смущает?

Арсений делано рассмеялся.

— Ты всегда и всех умела смутить, кроме меня. Иногда мне жаль, что я смущаюсь так редко.

Оба замолчали. Аграфена взяла руку мужа и стала перебирать его короткие пальцы. Что тут скажешь: три контузии — не шутка, и минутами Арсений едва ноги таскал. Но у них была дочь, и, несмотря ни на что, они хотели оставаться вместе.

— В Париж, говоришь? — Арсений Андреевич уютно скрестил туфли. — Озорничать? — Он даже не знал имён литераторов, но был уверен, что оба — отъявленные озорники. Разве с сочинителями бывает иначе?

— Они рвались в армию. Бенкендорф, кажется, посмеялся над ними. Запретил от имени государя. Возможно, чересчур грубо.

— Совсем обнаглел! И он, и его жандармы. Лезут во всё, мешаются у всех под ногами, а сами глупцы, пьяницы, распутники, бездельники… — министр не нашёл пристойных ругательств и от негодования начал притоптывать по ковру.

Функции двух ведомств путались, их главы наступали друг другу на полы генеральских шинелей и уже изрядно устали от этого.

— Сейчас государь отправится в поход, — задумчиво проговорила Аграфена. — Бенкендорф уедет за ним. Вы можете на приволье поразмыслить над положением вещей, учесть все случаи нарушений прав внутренней полиции и подать на высочайшее имя доклад. Который, я думаю, не преминут поддержать и другие министры.

* * *

Тем временем Бенкендорф уже извёлся ждать вестей от Жоржа. Ни слуху, ни духу. Неужели решил в труппу? И как сказать жене? Улучил момент, когда сидели вдвоём у камина. Она мотала английскую цветную шерсть. Он смотрел на огонь.

— Ты совсем плох. Уже который день, — начала достойная дама. — Что стряслось?

Александр Христофорович покрутил головой, убедился, что девиц нет рядом. Подсел к супруге, стараясь держаться левым боком, и… ухнул, как в воду с обрыва.

Против чаяния Лизавета Андревна не стала блажить. Взяла мужа за руку и участливо спросила:

— А ты чего ждал?

Он смешался. Ну как? Хорошая же перспектива. Он бы мальчишку из улан за уши наверх потянул. Не всякий день предлагают блестящую будущность. Папаша нашёлся, и не подзаборник какой-нибудь — полный генерал, со средствами.

«Ты где раньше-то был, папаша со средствами?» — ясно читалось на лице жены. Но вслух рассудительная дама сказала совсем другое:

— Он боится тебе показываться. В том смысле, что ты примешь за попрошайку. У него ведь тоже гордость есть. На себя примерь.

Выходило, она права?

— Тебе надо ещё раз к нему съездить.

— Мне? — задохнулся от негодования Александр Христофорович.

— Тебе. Не хорохорься. Сам виноват.

И более

ни упрёка. Мудрая баба. Такая мудрость даётся только житейскими невзгодами. Хорошо, что половину из них они пережили вместе.

Бенкендорф поехал. Сам от себя не ожидал. Но поехал. Поход скоро. Мало ли как обернётся. Жорж уже и бросил его ждать. Хотел сходить в присутствие III отделения, но засовестился. Что о нём подумают? Кем сочтут? Просителем? Он и есть проситель. Найдётся ли что-нибудь горше для гордого, для молодого человека?

Но вот генерал явился собственной персоной.

— Вы подумали?

Жорж готов был броситься ему на шею. Но, конечно, вёл себя самым пристойным, учтивым образом.

— Я заходил… Вы были заняты… Хотел на днях снова…

— Нет нужды, — оборвал его Александр Христофорович. — Я всё устроил. Вас примут сегодня же. Собирайтесь.

Неуместное слово. У юноши не было ничего своего. Просто встал и ушёл.

— Не надо ли предупредить дирекцию?

В ответ на лице актёра нарисовалась такая горькая гримаса: «Да кому до меня дело?» — что Александр Христофорович почувствовал себя моложе и наивнее этого мальчика, глодавшего каменные хлебы.

— Вы можете до завтра остановиться у меня в доме, — сказал он, не добавив, но очень явно подразумевая: жена не против.

— Нет, благодарю, — учтиво отозвался Жорж. — Поклонитесь от меня супруге и передайте живейшую благодарность. Но я бы лучше сразу в казарму.

Шурка аж загордился: «Щепетильный и деликатный. Прямо, как я».

Часть II. ЮЖНЫЕ ЗВЁЗДЫ

Глава 1. ПОД ВАРНОЙ

— А я тебе скажу, почему мы здесь до сих пор топчемся, — Михаил Семёнович Воронцов обернулся к другу. — Артиллеристы у нас… — Граф никогда не выражался. — Я вчера призвал генерала Трузса. Чуешь фамилию?

Оба засмеялись.

— Других-то нет, — развёл руками Бенкендорф. — Сам знаешь, что у нас в полках за дрянь.

Воронцов насупился.

— Не бросались бы вы людьми, не сидели бы здесь, как в заднице. Кто Ермолова с должности снял? Кто его в Москве держит? Алексей Петрович — артиллерист от Бога. Мне ли тебе говорить?

Упрёк не полюбился. Шурка сделал кислую мину.

— Михаил, послушай моего совета, никогда не упоминай про Ермолова при государе.

— Да что он сделал-то! — едва сдержался граф. — Присягу промедлил? Выжидал, как дело в Петербурге повернётся? Так кто не выжидал? Почему одним попущено, а других взашей?

Бенкендорф понимал, что придётся говорить. И говорить неприятное. Однако за четверть века они всегда оставались друзьями, что бы между ними ни случалось. С последней встречи Воронцов окончательно поседел. Стал больше сутулиться и как-то нездорово вздёргивать плечами, жаловался на приступы лихорадки. Впрочем, много ещё осталось от прежнего сухощавого красавца, чей благородный вид и нездешняя джентльменская манера держаться поражали окружающих. Сам Шурка полюбил его не за них. Добрый, очень щепетильный человек, хотя и скрытный.