За боем бой

Поляков Юрий Михайлович

Верхнеуральску наконец надоело "самоволие" Белорецка, и для усмирения были посланы войска. На защиту города выступил рабочий отряд, а к этому времени подоспел с оружием из Уфы и Точисский.

Первый удар вооруженных врагов был отбит, но перед большевистским комитетом и Ревкомом, который тоже возглавил Точисский, встала другая задача - достать хлеб для рабочих. Ревком постановил: отобрать по твердым ценам излишки у купцов. Когда решение стали проводить через Совет, против него грудью встали меньшевики и эсеры, они предлагали послать за хлебом

в Оренбург, в степь. Замысел был ясен: дать купцам несколько дней, чтобы схоронить излишки. Но общим голосованием постановили: хлеб изъять немедленно. Как только не называли экспроприированные купцы Точисского - и анархистом, и немецким шпионом, и бандитом с большой дороги, но главное было сделано: рабочих и их семьи накормили.

15 марта на состоявшемся в Белорецке окружном съезде Советов большевики нанесли врагам революции сокрушительный удар: съезд объявил на Южном Урале Советскую власть!

Весной снова появился Дутов, но снова был разбит, а в мае восстали белочехи. Эсеры действовали изнутри и, разагитировав неустойчивые части, поднимали один мятеж за другим.

В июне, оставив Троицк под ударами белочехов, Николай Томин с отрядом отошел в Верхнеуральск, где после освобождения города от дутовцев находился отряд Ивана Каширина. Соединившись, отряды попытались отбить Троицк, но потерпели неудачу и вынуждены были отступить из Верхнеуральска в Белорецк.

Казалось бы, сосредоточение в городе-заводе стольких красных отрядов только укрепило положение и позволило успешно противостоять наседавшим дутовцам и белочешским мятежникам, но в действительности произошло другое: между Белорецким ревкомом и командованием Верхнеуральского и Троицкого отрядов начались конфликты. Но тогда еще мало кто догадывался, чем все может закончиться и куда ведут эти разногласия.

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка

Андрея Владимирцева

12 июля 1918 г., Узянский завод

Произошло событие, о котором не могу не написать. Наши пути с Блюхером чуть не разошлись. Вот как это случилось.

В нашем полку бывших офицеров много, больше тридцати - все они служат по договору с большевиками. И вот позавчера в штаб входят несколько человек во главе с Боровским, и он, немного пошатываясь, спрашивает Ивана Степановича:

– Господин подполковник, почему вы не надели награды - сегодня же праздник.

– Какой?
– интересуется Павлищев, отрываясь от карты.

– Ровно шесть месяцев с того дня, как мы подписали с большевиками контракт.

Иван Степанович молчал. Действительно, за всей круговертью последних недель совершенно забылось, что подрядились мы в военспецы всего на полгода и завтра никаких обязательств перед большевиками, дела которых, кстати, в последнее время идут не блестяще, мы иметь не будем.

– Вы в самом деле собираетесь уходить?
– Павлищев посмотрел в глаза капитану.

– И не только я! Вот эти господа, - Боровский сделал театральный жест, - тоже собираются покинуть тонущий корабль.

– А если бы корабль был не тонущий?

– Бросьте, Иван

Степанович, вы же знаете - дело не в этом.

– А в чем?

– А в том, что у Боровского в Перми очаровательная жена-блондинка! пошутил кто-то в задних рядах.

– Молчать!
– от благодушия капитана ничего не осталось.
– Вы уверены, что служить мы должны именно большевикам? Вы уверены, что, даже если они выиграют это безнадежное дело, они заплатят нам благодарностью? А если большевики проиграют, к чему, собственно, и идет дело, вы надеетесь, что вам забудут шашни с комиссарами?

– Дутов ничего не забывает!
– тихо вставил Калманов.

– Что вы предлагаете?
– сухо спросил Павлищев.

– Собрать всех военспецов, вызвать Блюхера и объясниться!
– ответил Боровский.

– Хорошо. Но Блюхера пригласите лично вы, капитан. Мне стыдно.

Через полчаса в тесной избе, где расположился штаб, набились офицеры. Потом в сопровождении Боровского пришел Блюхер. Он уже понял, что предстоит неприятный разговор, и молча ждал. Ни слова не говорил и Павлищев. Всем было как-то неловко.

– Василий Константинович, - начал Боровский, - вы знаете о нашем договоре с Голощекиным?

– Знаю.

– Сегодня истекает срок. Мы честно служили вам полгода. Или вы можете в чем-то нас упрекнуть?

– Нет.

– Прекрасно. Но мы всего лишь честные военспецы, а наши политические взгляды не совпадают. Мы выполнили то, что обещали Голощекину, а теперь хотим уйти.

– Куда?

– Это, простите великодушно, уже наше дело.

– Вы хотите уйти к Дутову? К чехам?

– Я этого не говорил. Просто наш договор закончился, и мы считаем себя свободными.

– Я могу от имени Советской власти продлить договор. Деньги у нас есть. Могу и отпустить на все четыре стороны, но вы же командуете рабочими, и как они посмотрят на ваше бегство в самую трудную минуту, я предсказать не могу. Может быть, выругаются вдогонку, а может быть, расстреляют. И ни я, ни Каширин ничем тогда помочь не сможем.

– А как же договор? Он не предусматривал...
– начал кто-то из военспецов.

– Да разве дело в договоре? Мы без вас проживем, а вот вы, господа, не проживете! Поэтому я предлагаю другой выход: давайте дойдем до Красной Армии, а там вы свободны. Гарантирую, что в условиях регулярной армии ваша отставка будет совершенно безопасна. Подумайте!

Блюхер встал и пошел к двери, на пороге остановился, обернулся и добавил:

– Одного я не понимаю - вы все бредите славой русского оружия. Неужели русский офицер, наследник Суворова и Кутузова, может в минуту опасности бросить своих солдат - пусть они и вчерашние рабочие? Не понимаю, господа!

Тут я почувствовал, как от ярости у меня закружилась голова. Едва только закрылась дверь, я вскочил и закричал срывающимся голосом:

– Боровский, как вы могли? Это же позор!

Собравшиеся зашумели. После ухода Блюхера настроение явно менялось. Большинство уже не собиралось бросать полк.