За боем бой

Поляков Юрий Михайлович

– Какой Блюхер? Вы знаете, что в Москве восстание левых эсеров? Совнарком арестован! С минуты на минуту выступит Муравьев... Командующий фронтом! А вы - Блюхер... Забудьте это имя!

...Точисский встал со стула, нервно одернул пиджак, разгладил бороду и усы, окинул глазами собравшихся. Подперев щеку рукой, на предревкома холодно смотрел бритоголовый Иван Каширин; откинувшись на стуле, откровенно враждебно щурился, поблескивая стеклами пенсне, Енборисов, а вся его свора - Пичугин, Каюков, Зобов - кажется, только ждала сигнала, чтобы броситься и начать

рвать зубами. Что-либо говорить этим замаскировавшимся белогвардейцам бессмысленно, но говорить нужно, хотя бы для главкома Каширина, который не догадывается, что стал невольным орудием в руках этих тайных дутовцев.

– Товарищи!
– ровным голосом начал Павел Варфоломеевич.
– Сегодня нам нужно решить один важный, я бы сказал, жизненно важный вопрос. Так дальше продолжаться не может: политическая работа в отрядах ослаблена донельзя, казаки пьянствуют, бесчинствуют. Ко мне вчера приходила работница, которую избили ваши, товарищ Пичугин, верхнеуральцы, а проходивший мимо командир она, к сожалению, не смогла назвать его фамилию - поощрил пьяных негодяев. И главное: у меня сложилось впечатление, что кому-то очень нужно, чтобы между ревкомом и командованием отрядов возникла откровенная вражда. И я назову фамилии людей, которым нужна эта вражда...

– А чего ж не назвать!
– крикнул Пичугин.
– Тебе, сволочь, и нужна. Пока мы здесь будем доказывать, что в военное время власть должна быть у главнокомандующего, пока будем митинговать, ты прихватишь народные пять миллиончиков и дернешь к Дутову...

– Да как вы смеете?..

– Не перебивать... Правда глаза колет...

– Так это же вы перебиваете! Дайте Павлу Варфоломеевичу сказать! возмутился кто-то из ревкомовцев.

– Он верно говорит - никакой дисциплины у верхнеуральцев. Мои ребята возмущаются!
– Это вступил в спор начальник штаба белоречан Горшенин.

– Дисциплина?
– не давал продолжить Точисскому Пичугин.
– Хватит с нас старорежимных порядков. Может, еще погоны заставите нацепить? Мы армия свободных борцов за революцию, а не серошинельная скотина...

– Вы, кажется, в прошлом офицер?
– с иронией поинтересовался Точисский.

– А ты меня прошлым не коли! Иван Дмитриевич - тоже в прошлом фронтовой командир, но он бьется за мировую революцию, а ты, сволочь, только и думаешь, как предать ее и народные деньги в свою нору затолкать!

– Что-то не дают вам покоя эти пять миллионов, Пичугин. Не вы ли на них и прицелились!
– усмехнулся Точисский...

– Да я тебя...

– Сядь на место!
– резко крикнул молчавший до этого момента Иван Каширин.
– Прекратить балаган. На сегодняшний день, товарищ Точисский, власть - это мы, потому что за нами сила. Двоевластие в нынешней обстановке подобно смерти, поэтому я приказываю сдать все ценности и оружие; все отряды, которые находятся в вашем распоряжении, переходят в мое оперативное подчинение, вся власть в городе и округе переходит в руки главного командования. Вам ясно?

– Нет, неясно! Я отказываюсь подчиниться такому чудовищному

приказу. Думаю, члены ревкома меня поддержат...

– Павел Варфоломеевич прав!.. Нельзя же так!.. В конце концов вы пришли к нам в город, а не мы к вам!
– поддержали ревкомовцы.

– Не подчинитесь - примем меры!
– ленивым голосом отозвался Енборисов.

– Расстреляем к чертовой матери!
– подхватил Пичугин.

– Кого расстреляете, большевиков!
– вдруг сорвался державший себя в руках Точисский.
– Иван Дмитриевич, как вы терпите вокруг себя этих перекрасившихся контрреволюционеров!

– Кто контрреволюционер - нам теперь ясно!
– вмешался Каюков.
– Ты и есть контра...

Заседание закончилось поздно вечером. Перед тем как уйти, сгорбившийся, осунувшийся Точисский подошел к Каширину и усталым голосом проговорил:

– Не думал я, Иван Дмитриевич, что такой решительный и умелый командир может быть таким безграмотным в политическом отношении. Я уверен: Николай Дмитриевич никогда бы так не поступил...

– Я своему брату не пастырь...
– недовольно ответил Каширин и отвернулся.

Точисский отправился домой, а проводить его вызвался рабочий-большевик Березин. Когда они вышли, Енборисов подсел к задумавшемуся Каширину и сокрушенно сказал:

– Не вовремя, очень не вовремя весь этот раздор. Мне казалось, что Павел Варфоломеевич - человек более здравомыслящий.

– Ничего, - отозвался главком, - у него целая ночь впереди: подумает и согласится с приказом.

– Едва ли, Иван Дмитриевич! Перед заседанием он звонил на фронт своим людям Сызранкину и Пирожникову, просил вернуться с отрядами в Белорецк. Боюсь, вместо того чтобы бить белых, завтра друг друга резать начнем... И вот я еще чего боюсь: казаки открыто говорят, что Точисский продался Дутову и хочет бежать с деньгами! Как бы самосуд не устроили...

– Никакого самоуправства!
– побагровел Каширин.
– С головы Точисского и членов ревкома не должно упасть ни волоска! Отвечаете за это вы!

– За себя я, Иван Дмитриевич, отвечаю, а за возмущенных вооруженных людей, простите, не могу!

– Что же вы предлагаете?

– Изолировать.

– Арестовать, что ли?

– Называйте, как хотите...

– Хорошо, берите взвод кавалерии. Но повторяю: только мирным порядком. Вы меня поняли?

– Понял. Сейчас я заготовлю приказ. А выполнение я думаю поручить Пичугину.

– Хорошо. Действуйте.

...Дальше события разворачивались так. Ночью казаки во главе с Пичугиным окружили дом Точисского и стали ломиться в дверь. Проснувшийся Павел Варфоломеевич бросился звонить в Белорецкий штаб Красной Гвардии, чтобы вызвать подмогу, но на другом конце провода никто не отвечал. Тогда Точисский подошел к окну и увидел десятки темных силуэтов, ему показалось, что он слышит взвинченный голос Пичугина:

– Здесь он, гнида! Никуда не денется - выкурим!

– Подлецы!
– прошептал Точисский.
– Если Пирожников не успеет - все погибло...