За час до рассвета
Шрифт:
— Ну как, браток, чувствуешь себя? — спросил Иван Гармаш.
— Плохо, — с трудом ответил Николай.
Целую неделю Николай не мог подняться: все тело болело, горело огнем, нельзя было шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Друзья ухаживали за ним, кормили чем могли. А дни шли, сменялись длинными ночами сорок первого года…
Гитлеровцы начали распространять слухи в лагере, что солдаты фюрера заняли Москву, что сам Сталин находится в плену, что Красная Армия разгромлена. Но никто им не верил.
Через
Как-то Алексеев сказал об этом Ивану Гармашу.
— Ты должен окрепнуть. Понял? — ответил Гармаш. — А побег мы готовим. Когда будет пора, мы тебе шепнем.
Прошло шесть дней. С вечера начал моросить дождик, поднялся ветер. Ночь выдалась темной. Около полуночи Николай вздремнул. Вдруг кто-то толкнул его в бок. Алексеев проснулся, над ним склонился Иван Гармаш:
— Ну, Коля, пора! Выходим…
Гармаш осторожно двинулся к выходу из барака, Алексеев — за ним. Когда они вышли, Николай заметил, что за бараком уже стояла группа людей.
— За мной! — шепотом сказал Гармаш.
Пригнувшись, осторожно перебегая с места на место, минули еще один барак и очутились у неглубокого рва, заросшего бурьяном. Залегли. Неожиданно скользнул луч прожектора. По спине Николая пробежал холодок: хоть бы не заметили! Наступил последний решающий момент: жизнь или смерть. Гармаш с финкой, Биндюк, Васильев и Артеменков с камнями в руках, поползли к грибку, где стояли гитлеровские патрули, остальные оставались лежать в бурьяне.
Наступили тяжелые минуты. Все будто вросли в землю. Невдалеке раздался приглушенный стон. Алексеев услышал это, по-пластунски пополз на помощь товарищам. Пять метров… десять и вдруг сталкивается в бурьяне с Гармашом.
— Николай, это ты?
— Я, я, Ваня…
— Бери, тащи этого фрица в овраг, а я — мигом за другим…
Гитлеровские патрули были сняты без шума. Группа бросилась к проволочному заграждению. Там Гармашом был заранее сделан проход. Дождь усилился, с грохотом гудел в проводах ветер, ночь — хоть глаз выколи.
Когда группа была уже в двухстах метрах от лагеря, в небо взвилась осветительная ракета, за ней вторая, третья… Завыли сирены, фашисты подняли тревогу. Застрочили пулеметы с охранных вышек.
— Уходите подальше, ребята! — почти закричал от досады Гармаш.
Николай пополз изо всех сил. Захватывало дыхание, сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит. А тут еще раненая рука… На мгновение притаился, осмотрелся — никого. Он поднялся и, пригибаясь сколько мог, побежал дальше, дальше от лагеря…
В полукилометре остановился, залег, чтобы перевести дыхание, и увидел почти рядом с собой Ивана Биндюка. Он тоже тяжело дышал и не мог проговорить
— А где остальные?
— Видимо, в кусты побежали. А это плохо. Наверняка гитлеровцы оцепят кусты. Нужно уходить подальше в поле — и в лес… Гармаш, кажется, погиб. Он всех пропустил через заграждение, а сам хотел пройти последним. Но как только рванулся бежать, видимо, его ранило, и он повис на проволоке…
Весть о смерти Гармаша так ошеломила Алексеева, что у него горло сжалось от подступивших слез… Выстрелы стали раздаваться ближе. Беглецы поползли дальше. В небольшой ложбине наткнулись на Куценко. К рассвету они подошли к какой-то деревне; осторожно подползли по огородам к крайнему дому, в крыше сарая сделали лаз и пробрались на сеновал.
— Ну, кажется, на этот раз благополучно, — шепотом произнес Алексеев. — Здесь, похоже, безопасно. Отдохнем — и снова в путь…
Кувшин теплого молока
Еще долго прислушивались к окружающим звукам беглецы. Они боялись, чтобы немцы не пустили по их следу собак. Но только было слышно, как тяжело вздыхала корова, лежавшая где-то рядом, да спросонья горланил петух.
Запах свежего сена действовал одурманивающе, сильно клонило ко сну. Стало светать. Вдруг скрипнули ворота сарая… Вошла молодая женщина с ведром в руках. Она подошла к корове и собиралась подоить ее. Николай понял, что это хозяйка, и, чтобы она не испугалась, если обнаружит беглецов, решил сам ее окликнуть.
— Хозяюшка! — позвал он тихо.
Услышав чей-то голос, женщина со страху все же выпустила из рук ведро.
— Хозяюшка, вы не бойтесь нас. Мы свои люди, бежим из немецкого плена…
Женщина посмотрела на странных людей и проговорила:
— О господи, голубчики вы мои, у нас же полно этих иродов в деревне! Как с вами быть? Вас могут схватить… Дарагенькие вы мои, подождите, я сейчас…
Она выбежала из сарая, закрыла за собой ворота и куда-то ушла. По команде Николая все слезли с сеновала и бросились к воротам. Корова от испуга поднялась, подошла к ведру, понюхала его и замычала. Потом уставилась выпуклыми добрыми глазами на оборванных незнакомцев и принялась спокойно жевать сено.
— Бежать надо, — всполошился Куценко.
— Да молчи ты! — цыкнул на него Николай. — Слышишь?
Где-то застрекотали мотоциклы. По дороге недалеко от сарая тяжело проносились грузовики. В соседнем дворе залаяла собака. Раздались выстрелы. Собака взвизгнула, потом опять начала лаять. Последовало еще два выстрела подряд, и собака затихла.
— Можа, вона до немцев пошла, бисова баба, — проговорил снова Николай Куценко.
— Сиди уж! — осадил его Иван Биндюк. — Без тебя тошно… Хочешь снова в лапы?