За что боролись…
Шрифт:
— А кто такой вообще Романовский? Что, он действительно должен много знать?
— Думаю, да. Он всегда был самым умным из нашей команды, и ему Лейсман доверял. Ему и Вишневскому. Я предполагаю, что им стало известно о каком-то новом замысле Лейсмана, и… вот так. С некоторых пор я стал подозревать, что все мы лишь жалкие подопытные кролики в одном большом эксперименте.
— По вопросу изменения интеллекта под действием перцептина, так?
Кузнецов кивнул.
— Нам платили деньги, — пробормотал он, — большие деньги.
— Вот кретин! — выругалась я.
Кузнецов поспешно поднял голову, вероятно, пытаясь уразуметь, чем же он меня так разгневал. Но тут же понял, что эти слова относились не к нему.
В клуб, приволакивая левую ногу и натыкаясь на стены, столики и дверные косяки, входил Казаков (дневаливший у дверей «голубой», уже пристававший к Кузнецову, теперь грязно домогался Казакова). За незадачливым пьянчужкой уныло брела Бессонова.
— Ща угонят тачку твою, — сказал Кузнецов. — Небось настежь ее оставили…
Я встала и пошла проверять, в коей мере был справедлив прогноз Кузнецова.
— Они здесь, — сказал бармен, придерживая одной рукой мобильник у уха, а другой мешая соломинкой коктейль.
— А Романовский?
— Должен быть.
— Иванова с ними?
— Это такая…
— Да, такая!.. Она частный детектив, идиот, и нечего пялиться не по делу.
— Тогда здесь… — ничуть не смущаясь подобной отповедью, сказал Вано. — А как насчет финансов, господин…
— Дело сделаем, тогда и получишь!
— Но с Дементьевым уже решили, а я и цента не видал.
— Ах ты гнида пидорская! Ты за кого нас держишь, а?
— Все понял. Значит, после.
— О це добре. Ну, бувай, хлопче, — уже миролюбиво сказал голос в трубке, сбиваясь на украинский акцент.
— Козел! — выругался Вано, разъединившись. — Шоб ты салом подавился, хохол поганый!
— М-м-м… — красноречиво выговорил Казаков, роняя свое пропитанное алкоголем тело на стул. — Вы че меня кинули там?..
— Скажи спасибо, что от мусоров отмазали, — ответил Кузнецов, с возрастающим пессимизмом разглядывая свою пустую рюмку.
— А эта шалава куда шеманулась? — буркнул Казаков.
— Машину закрывать, идиот. Садись, Лен, ты че там ходишь, — обратился Кузнецов к растерянно озирающейся Бессоновой.
— Накатить охота, — пробормотал Казаков. — А че это за мымра такая?
— Протрезвеешь, объясню, — пообещал Кузнецов, — а пить тебе уже хватит.
— Это точно, — сказала я, занимая свое место за столом. — Ну что, выпьем шампусику? Четыре мартини с шампанским, — обратилась я к официанту.
Когда тот принес четыре бокала с коктейлем, я снова заговорила с Кузнецовым:
— Надо же, машина на месте, и они ее даже закрыли.
— Разве я п-похож на идиота? — обиженно встрял Казаков.
— Есть
— И ты между двумя Костями, — пробормотал Казаков, пуская в бокал пузырьки.
— А у меня свои кости имеются, — ответила я и извлекла из сумочки свои гадальные принадлежности.
— А это че за кубики Рубика? — спросил Кузнецов.
— Сейчас посмотрим, — отмахнулась я, — эти кости дают больше, чем вы с Казаковым.
30+15+8.
— «Вам откроются неизвестные ранее факты», — процитировала я по памяти. — Наверно, придет этот ваш Романовский.
Кузнецов и Бессонова смотрели на меня с явной иронией, а Казаков тупо пробормотал:
— Тоже мне, рулетка в Монте-Карло…
Романовский все-таки пришел. Это был молодой человек лет двадцати пяти, невысокий, стройный, одетый так, чтобы максимально подчеркнуть несомненные достоинства своей изящной фигуры. На нем были водолазка, жилетка поверх нее и белые джинсы «Levi’s» 501 — так называемые «педерастические». Лицо его, бледное, некрасивое, с глубокими, ввалившимися темными глазами, выражало смертельную усталость.
Увидев нас, он вздрогнул всем телом и, убыстрив шаг, двинулся к нашему столику.
— Вот он, — сказала Бессонова, — садись к нам, Сережа, ты нам нужен.
— Принеси мне водки, — коротко бросил тот официанту и, присев за наш столик, взглянул на Кузнецова.
— Я искал всех вас, — сказал он. — Костя, ты уже знаешь?
— И про Дементьева тоже.
Романовский судорожно сглотнул и вопросительно глянул на меня.
— Я частный детектив Татьяна Иванова, — тотчас же ответила я, справедливо истолковав его недоуменный взгляд. — Меня нанял отец Влада Вишневского расследовать обстоятельства гибели его сына.
— И Светлова тоже? — хрипло спросил Романовский.
— Светлов жив. Мы были у него в больнице.
— Он велел передать тебе: «Светлячки исчезают с рассветом», — вмешался Кузнецов.
Романовский оторопело уставился на него, застыв на месте и хлопая ресницами. Потом взял со стола водку в рюмке и выпил одним глотком.
— Так, — коротко выговорил он. — Ясно.
— Ту же фразу перед смертью повторял Вишневский, — вспомнила я. — А вот за тем, что вы знали, знаете или собираетесь узнать, — мы сюда и пришли, — сказала я.
Мои взволнованные слова прервал далеко не самый мелодичный храп в дупель пьяного Казакова, который, очевидно, сочтя наше общество куда как скучным, поспешил в объятия Морфея.
— Н-да, — процедил Кузнецов и снова повернулся к Романовскому: — А еще, Серый, Светлов сказал нам, что ты знаешь, где находится лаборатория по синтезу перцептина.
Романовский сцепил перед собой руки с судорожно переплетенными пальцами и ответил:
— Лейсман, наверно, тоже догадался, что я знаю. Это мой смертный приговор.