За что боролись…
Шрифт:
— Кто он, где и жив ли? — с жаром продолжала я.
— Неужели вы сами не можете ответить на эти вопросы? Ответы настолько очевидны, что это сразу приходит в голову, и потому немедленно отвергаются за мнимой нелепостью и абсурдностью. Вы хорошо знаете его, неужели его гениальное изобретение не открыло до сих пор вам глаза?
— Я не могу поверить, — медленно сказала я. — Я никогда не поверю, что эту громадную работу, это гениальное, хоть и смертоносное открытие совершил больной прогрессирующим слабоумием мальчишка… психопат, шизофреник… Светлов!
— Я расскажу, как это произошло, — проговорил Анатолий Антонович, —
— Под вашим руководством в лаборатории НИИ? — уточнила я.
— Да, это можно выразить и так, — ответил он, — но вы сами понимаете, что… возможно, это опять прозвучит дико…
— Светлов не нуждался в вашей помощи, я верно понимаю?
— Кое-какие советы я ему давал, но в целом… вы знаете, это все равно, что человеку впрячься в состав, который тянет мощный локомотив. Вы не работали с ним и не знаете, это такой потенциал… никому из нас там и близко не стоять. Дарование глобального значения… гений.
— И вот теперь вы боитесь, что мы потеряем его?
— Вероятно, что и так… — вздохнул Анатолий Антонович. — У него очень неустойчивая психика. Нервные патологии, суицидальный синдром… расплата за первоклассный интеллект и дар, вы понимаете. А тут еще эта попытка самоубийства и травма черепа.
— У него на базе перцептиновой зависимости развивается слабоумие, — полувопросительно-полуутвердительно проговорила я и коротко взглянула на доктора, не теряя из виду дорогу, по которой неслась моя машина. — Это так?
Он кивнул и продолжал:
— Полгода у Леши ушло на совершенствование и уточнение формулы. Самое страшное, он экспериментировал на себе… Конечно, всплеск нервной деятельности, безграничные возможности мозга, гипертрофированная память. Но, боже мой, какая цена!
— Почему у него не было седины?
— Он красил волосы. Он от природы брюнет… так он перекрасил волосы в пепельно-русый цвет.
— Когда он начал работать с Лейсманом?
— Около года назад. Разрабатывал методику приема, дозацию, тесты и таблицы показателей роста IQ и памяти.
— Кому пришла в голову идея команды «Брейн-ринга»? Конечно, я знаю, но…
— Лейсману, разумеется. Светлову было уже все равно… вы понимаете, перцептин уничтожает то, что именуется… нравственными устоями, что ли. Светлов не понимал, что, набирая команду, он обрекал ее членов на деградацию и смерть. Впрочем, как он мне потом говорил, о накачке перцептином из команды знали только двое.
— Вишневский и Романовский? — почти утвердительно произнесла я.
— Да. Романовский был болен, кроме того, он сидел на героине и «винте» и лечился в наркодиспансере. Перцептин был для него средством отвлечься… Отвлекся!
— А Вишневский?
— О, Владик — это особый случай. Фантастическая, немыслимая безалаберность и легкомысленность! Для него все было как понарошку. Бедный, неразумный мальчик. Он был как ребенок — все хотел попробовать на язык. Попробовал… Кстати, он единственный из всех знал, что Светлов и есть пресловутый Светлячок, чьим именем назван проект.
— Ясно… — процедила я. — С ними ясно. А вы… как вы могли пойти на это?
Он горько усмехнулся.
— Я мог пойти на это? А кто меня спрашивал? Ко мне на работу приехали Лейсман с Новаченко и спросили: действительно ли я учитель Светлячка? У меня тогда были подозрения, что Леша вляпался в мафию, но такое… В общем, они вежливо поставили меня перед фактом, что я теперь буду работать на них. Посулили деньги, конечно… для меня это были огромные деньги. Когда я узнал, что буду делать опыты на живых людях, причем без ведома большинства из них, я отказался. «Кажется, у вас есть дети, Анатолий Антонович, — гнусно ухмыляясь, сказал тогда Лейсман, — сын и две дочери… А также прекрасная жена…» Одним словом, я согласился.
Последняя фраза закрыла разговор, как стальная дверь наглухо замыкает вход в помещение. Весь оставшийся путь до больницы прошел в тягостном молчании…
Амбалы из службы безопасности «Атланта-Росс» знали свое дело: Светлов был положен в отдельную палату хирургического отделения. Отдельную палату предоставляли или по блату, или за большие деньги — очевидно, имя Александра Тимофеева имело здесь большой вес.
Кирсанов также находился в хирургическом отделении, но в общей палате на шесть коек. К нему направилась я, а Анатолий Антонович поспешил к Светлову.
Еще не войдя в палату, я услышала голос Кирсанова.
— Вы не имеете права, мать вашу! — кричал он. — Мне нужно срочно позвонить, я капитан отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков и… Коновалы черрртовы, эскулапы вонючие!
Женский голос отвечал сдержанно и вежливо, но холодно и с ноткой осуждающего недоверия:
— У вас серьезная травма черепа, не стоит так волноваться.
— Да я… — воскликнул капитан. — Если что случится, я вас…
— Спокойно, Киря, — входя, сказала я тоном Василия Ливанова, произносящего сакраментальную фразу: «Элементарно, Ватсон!» — Попрошу тебя без шума и рукоприкладства.
— Таня! — обрадовался капитан. — Может, хоть ты объяснишь мне, какого черрта…
Конечно, я объяснила ему. «Какого черта» меньше не стало, напротив, все это перешло в еще более крепкие выражения. Подслушивать нас было некому, поскольку трое близлежащих соседей Кирсанова были без сознания (потом оказалось, один просто спал), один расхаживал где-то по коридорам — его кровать была пуста, — а последний, сухой старикашка с ехидной крысиной мордочкой, лежал слишком далеко, чтобы услышать нас, особенно если учесть, что он был глуховат. Это я поняла из его разговора с санитаркой, в котором львиную долю произнесенных им слов составляли звукосочетания типа «ась?», «шта-а?» и «чаво?».