За чудесным зерном

Валентин З.

Товарищ Рябушкин осенью собирался держать экзамен в московский вуз и пользовался каждой свободной минутой, чтобы погрузиться в дебри геометрии.

Дверь дежурной комнаты открылась, и товарищ Рябушкин, словно сквозь сон, услышал:

— Вот — беспризорного привел.

Математик недовольно поднял голову.

На пороге стоял подросток, а за ним воздвигался железнодорожный плечистый мастер, который пояснил Рябушкину:

— Их двое на ходу из коровьего вагона выпрыгнули. Одного я сграбастал, а другой — смылся. — Он с довольным видом осмотрел пленника

и прибавил: — Ну, на один раз и этого рыженького хватит! Ну-с, я пойду, товарищ Рябушкин. Счастливо оставаться!

Витя очутился вдвоем с Рябушкиным. Настроение мальчика было самое мрачное: было досадно, что он проехал благополучно тысячу километров и возле самой Москвы так глупо влопался. Недоставало только, чтоб его сочли беспризорным и отправили в какой-нибудь детдом. Или же — что еще хуже — в Ковыли.

Рябушкин рассеянно глядел на мальчика. На своем веку Рябушкин видел не одну сотню беспризорных. Были среди них иногда неплохие ребята: некоторые работали теперь в артелях, другие устроились на заводе. И этот беспризорный — из коровьего вагона — как будто ничего.

«Хотя, — подумал Рябушкин, — кто их разберет. Может и жуликом оказаться».

И Рябушкин принялся расспрашивать Витю.

Мальчик растерянно переминался, смотрел в сторону — то в окно, за которым бледное небо постепенно розовело, то на стол, закапанный красными чернилами. Острые Витины глаза приметили на столе ученическую клетчатую тетрадь, раскрытый учебник и крепко искусанный карандаш.

Витя перевел глаза на Рябушкина, увидел фиолетовые пятна на губах дежурного, уловил дружелюбный огонек в его глазах, — и тут на Витю снизошло вдохновение.

* * *

Костя, благополучно ускользнувший от сторожа, с тоской и волнением в течение целого часа издали разглядывал дверь, за которой скрылся Витя. Перед ним стояла трудная задача: что делать дальше? Вдруг дверь открылась, на пороге показалась высокая мальчишеская фигура, и через минуту Костя тормошил товарища.

— Тебя отпустили? Или ты удрал? Как выбрался?

Витя подмигнул, хихикнул и заявил:

— Ну, едем, браток.

— Куда?

— Ну, конечно, в Москву.

— Да как же это так? Расскажи толком.

— На хорошего парня наскочил. — И Витя рассказал подробно. — Я ему объяснил, что мы с тобой из далекой деревни. Что жили мы у дядьки, который нам не позволял учиться. Что мы сами подготовились по предметам и удрали в Москву, чтоб держать экзамен на рабфак.

— Зачем же ты все это наплел?

— Видишь ли, я догадался, что парень сам готовится к экзамену; ну, значит, и посочувствует. Только знаешь, он — молодец: сразу не поверил, а стал гонять меня по всем учебникам. Гонял битый час до того, что меня в жар ударило. Но тут я — как будто нечаянно — в карман полез и выронил зубную щетку. Тогда он совсем отмяк, велел мне тебя отыскать и — знаешь что? — схлопотал нам бесплатный проезд до Москвы. Хоть и близко, а все лучше, чем пешком!

— Ну и складно же ты врал, Витька! И не совестно?

— Самую малость совестно, —

признался Витя. — Уж очень хороший парень.

Ухмыляясь, Витя и Костя минут через пять стояли перед чистеньким вагоном.

Рябушкин передал обоих мальчиков знакомому кондуктору, помахал рукой вслед уходящему поезду и пошел решать теорему.

Глава VI

Москва красилась, строилась, штукатурилась. На перекрестках клокотал в котлах горько-дымный асфальт. Вдоль тротуаров лежали бревна, доски, железные рельсы, стояли башни красного кирпича.

Москва Гудела, звенела, рычала тысячами автомобильных рожков, ошеломляя даже привычных своих жителей, а в ушах у Вити и Кости вся уличная суета слилась в один гул.

Но до университета они добрались. Огромный, раскинувшийся на четыре улицы, он тоже подправлялся. Снаружи на воздушных качелях висели маляры, в широких коридорах стоял крепкий запах свежей побелки.

Для того, чтобы найти Мирзаша Алдиарова, нужно было добраться сначала до профессора Петровского. Мальчики спрашивали о нем всех, кто им попадался на дороге. Тщетные вопросы. Здание было наводнено сезонными рабочими, которым не было дела до профессора.

Мальчики бродили по коридорам, заглядывали в раскрытые двери. Широкооконные комнаты, загроможденные скамьями, мелькали одна за другой. На стенах пестрели рисунки — то части машин, то части человеческого тела. На одном шкафу стоял огромный стеклянный глаз.

В каком-то крутом закоулке Костя и Витя столкнулись с невысоким человеком. У него была борода клинушком, голубые глаза, которые казались сильно увеличенными от стекол очков. Человек взглянул на мальчиков недоумевающе и рассеянно. В руках у него была куча покупок. Подбородком он придерживал красный круглый сыр и две банки варенья.

— Извините пожалуйста, — обратился к нему Витя, — не знаете ли вы Петровского, Клавдия Петровича? Мы были бы крайне благодарны…

Голубые глаза напряженно уставились в одну точку.

— Чертовски знакомое имя… Кто такой? Нет, не припомню. Извините. — И человек, прихрамывая, скрылся в проходе.

Наконец после кружения по университету мальчики очутились в небольшой комнате. Здесь была канцелярия. Густо пахло сырой штукатуркой. Между двумя стремянками была переброшена доска; на ней скулил песню вихрастый молодой маляр, а под доской приютился канцелярский стол с бумагами, перьями и карандашами.

Невозмутимый секретарь, защитив голову от летящих брызг раскрытым листом «Правды», хладнокровно сидел у стола и что-то писал.

Возле него горячился встреченный раньше мальчиками невысокий человечек с жидкой полуседой бородкой клинушком.

— Я вам говорю, товарищ, — руки опускаются. — Говоривший действительно попробовал опустить руки, но банки с вареньем закачались, а сыр соскочил на пол и укатился под стол. — И всюду ремонт… Люди ломают себе ноги…

— Но ведь вы же, профессор, говорили, что он сломал ногу, когда соскочил за вами на ходу с трамвая.