За Дунаем
Шрифт:
— Эй, скоро вы кончите пировать? Ишь, расселись, будто на свадьбе гуляют! — кричал подрядчик.
Знаур встречал русского в крепости весной. Он, пьяный, заставлял двух подростков то ложиться на сырую землю, то бегать по площади перед духанчиком.
— Запрягайте подводы. Живо! Надо бы успеть по одному разу привезти песок... Ишь, заволокло туманом. Чья очередь? — спросил подрядчик и почему-то уставился на Кудаберда.
Хромой, не переставая жевать, лениво проговорил:
— Что тебе? Отдыхаю я...
Этого было достаточно, чтобы подрядчик подбежал
— Вставай! Живо... Ишь, ты!
Кудаберд, не ожидавший такого оборота, вскочил и растерянно посмотрел вокруг, видимо, искал поддержки у сельчан. Но никому не хотелось влезать в беду из-за него. Хромого особенно презирали после случая на нихасе, когда он был избавлен помощником пристава от наказания, которое ему определил Бза. Хромой вдруг опустился на одно колено, быстро сгреб остатки еды и бросил в хордзен. Подрядчик стоял над ним и ждал.
— Пошевеливайся! — крикнул подрядчик и, отступив на шаг, закинул за спину руки.
— Не пойду! — запальчиво вскрикнул Кудаберд и сам же испугался своей решимости; ожидая удара, закрыл рукой лицо.
— Что? Бунт?! Я тебе покажу, грязное мырло... Ишь, ты!
Знаур стоял за спиной подрядчика, спокойный, неторопливый.
Только расширявшиеся ноздри тонкого носа выдавали его состояние.
— Начальник, не надо... Пошли меня, пусть Кудаберд посидит. Не видишь разве, что он хромой.
— Нет, ты постой... Ишь, казанская сирота,— не оборачиваясь, отмахнулся от Знаура подрядчик.— Я его заставлю! Вздумал против меня пойти,— он схватил Кудаберда за расстегнутый воротник бешмета.— Ишь...
Вокруг притихли, перестали жевать. Первым не выдержал Знаур, подступил к подрядчику валовую и похлопал по плечу. Но подрядчик не оглянулся, продолжал кричать:
— Сгною!
Тогда Знаур, тряхнув его, выругался по-осетински:
— Ишак! На кого ты поднял руку?
В эту минуту Знаур меньше всего заботился о Кудаберде. Он представил себя на месте хромого, и ему стало не по себе. Подрядчик вдруг отпустил Кудаберда и замахнулся кулаком, собираясь ударить Знаура. Однако кулак повис в воздухе. Встретив взгляд Знаура, подрядчик примирительно пробормотал:
— Ладно уж, иди, коль тебе охота... А ты мне не попадайся,— пригрозил он хромому.— Давай еще один, чья там очередь? Живей, скоты! Ишь, ты!
Люди не понимали незнакомых слов, иначе бы несдобровать разошедшемуся подрядчику. Небрежной походкой Знаур направился к своим волам, запряг их и выехал на разбитую колею — она вела к Тереку. За Знауром прогромыхала одноконная арба. Проводив их молчаливым взглядом, люди уселись, чтобы продолжить прерванный отдых. Хромой вытряхнул из хордзена остатки мяса и пирога и начал поспешно жевать. Только один раз прервал чавканье, чтобы сказать:
— Как я его не убил только? Напрасно вмешался Знаур. Вечно лезет не в свои дела... Ну, кто просил его? А теперь будет рассказывать всем в селе, что спас меня от смерти,— и опять зачавкал.
Никто не обратил внимания на слова хромого. Покончив с едой, тот встал, потянувшись, запрыгал на одной ноге, потом
— Что ему от меня понадобилось? У меня лошадь вот-вот издохнет... Да погиб бы весь род у этого русского. Как он кричал! У Знаура быки от жира чуть не лопаются, а ко мне пристал. Собака! Его счастье, что мой руки были заняты едой.
Людям надоело брюзжание хромого, и они, покинув места, пошли к своим арбам. А Кудаберд все продолжал поносить Знаура.
— Замолчи, а то вторую ногу выдерну! — крикнул Бекмурза.
— Ха-ха! Смотрите на него, какой нарт! Пожалел чужое добро. О, как я забыл! Быки же в самом деле твои, за Ханифу полу...
Последнее слово застряло в горле хромого: здоровенный кулак Бекмурзы пришелся ему прямо по губам. Он икнул и грохнулся на бок, а Бекмурза брезгливо вытер руку об полу черкески и с безразличным видом, будто ничего не случилось, пошел запрягать коня. Он поехал к Тереку, за ним потянулись остальные.
24
В ауле только и говорили о Царае. Мужчины, не скрывая восхищения его поступком, были на редкость многословны с ним. Они расспрашивали, дотошно уточняя подробности, а потом шли к навесу и долго глазели издали на жеребца. Налюбовавшись, возгорались желанием погладить коня. Но стоило кому-нибудь приблизиться к жеребцу, как гордый красавец изгибался и быстро перебирал тонкими ногами. Когда же он оставался один, то начинал ржать на всю округу, и люди нет-нет да бросали дела и слушали его плач. Гордый конь тосковал по своему табуну, хотел на волю, к которой успел привыкнуть. Шли дни, а он по-прежнему никого не подпускал. Даже Царай подходил к нему с опаской, удивляясь, как ему удалось приехать на нем в аул. С болью в душе Царай понял, что коня ему не приручить. Но Царая занимала мысль о Тасултановых: или те до сих пор не прознали, где их конь, или не думали начинать ссору.
Однажды Царай проходил мимо нихаса. Сам не зная почему, пошел этой дорогой, хотя прежде и он, и многие другие мужчины обходили святое святых, чтобы лишний раз не попадаться на глаза старшим. А тут ноги сами привели Царая на запретную тропинку, что огибала небольшую площадку, на которой издревле собирались седобородые. Тут появляться могли только они, обитатели нихаса, остальные — если их звали. Увидев стариков, Царай спохватился, но возвращаться уже было поздно.
— Эй, лаппу! — окликнули его, и Царай остановился.
По голосу Царай узнал Дзанхота. Продолжая смотреть себе под ноги, вытянув руки по швам, Царай ждал, что ему скажут еще.
— Чей это сын? — спросил Дзанхот, притворяясь, будто солнце мешает ему рассмотреть того, кто стоит перед ним.— Глаза мои стали плохо видеть...
— Хамицаев сын, Царай,—подсказал кто-то.
— А-а,— протянул Дзанхот и после паузы добавил: — Мы все жили раньше, как родные братья... Отец Хамица, я еще застал его, одной рукой задушил медведя. Самый сильный конь не выдерживал под ним лето... Не помню, чтобы обидел кого-нибудь. Эх-хе, с людьми так жить теперь может не всякий.