За Дунаем
Шрифт:
14
Фацбай, которому Бабу поручил старика-болгарина, был занят арестованным товарищем и совсем забыл о Петре. А тот подождал, подождал, а потом взял да и
пошел. Ходить ему было не привыкать, заблудиться не мог, все эти места он знал хорошо.
Отойдя от бивуака, он спустился по крутому склону в балку. Здесь старик решил передохнуть, а вечером двинуться дальше, с тем, чтобы за ночь дойти до села, в котором жил брат. Иванна, наверное, уже там
Сбросив суму на землю, Петр улегся в тени под кустом. закрыл глаза и вспомнил о своем доме. Разграбят его турки, а то возьмут и сожгут. Если русские не одолеют их, то всем пришла смерть. О себе, конечно, Петр не думал. Ему, как он говорил, давно пришло время умереть. А что станется с Иванной? Неизвестно, где и Христо. Может, сын уже сложил свою голову и некому его похоронить?
По небу плыло облако. Неужели и раньше небо было такое голубое? Как же он не замечал этого? А облако легкое... Куда-то спешит! А что если и Христо наблюдает сейчас за ним? Но кто закрыл от него небо?
— Эй, ты кто?
Петр не нашел сил встать. Так и остался лежать; глаза закрылись сами, а голова повалилась на бок.
— Может, он мертв?
Старик хотел пошевелить рукой, но она — словно чужая.
— Да нет... Я сам видел, как он хлопал глазами. Ну-ка, давай поднимем его, ишь разлегся!
Петр слышал чужое дыхание и хотел сказать им, что жив, да язык прилип к гортани, и рот невозможно было разжать.
— Брось его к черту, видно, он пьян... Посмотри, нет ли у него в сумке табаку?
И тут Петр дернулся, открыл сначала глаз, потом другой.
— Э, да ты живой! А ну, старик, проснись...
Наконец Петр пришел в себя, тряхнул головой и
слабо проговорил:
— Напугали... Думал, турки напали.
Петр увидел перед собой двух незнакомцев и уставился на них.
— Да кто вы такие? На русских не похожи...
Тот, что стоял ближе к нему, уселся обхватив колени, и весело сказал:
— Болгары мы, разве не угадал?
— Да уж больно одежонка чудная на вас.— Петр дернул за полу темно-зеленого кафтана, потом провел рукой по отложному воротнику, покрутил медную пуговицу, залюбовался красными погонами. — Не пойму, кто вы?
К ним подсел другой болгарин, снял шапку с красным суконным верхом, ударил ею по опанкам.
— Ополченцы мы, старик... Слышал? Мы в Кише-неве жили, да «от война началась. Не сидеть же было нам сложа руки, мы и пошли в армию. У нас, брат, генерал такой боевой... Как его, Никола?
— Столетов... Сколько раз буду напоминать тебе. Не голова у тебя, а решето. Послушай, старик, нет ли у тебя покурить?
— Со вчерашнего дня не курили,— как бы оправдывался
— Ты уж прости нас.
Суетливый Петр встал на колени, развязал сумку дрожащей рукой, порылся и извлек кусок мяса, лепешку.
— Возьмите, ешьте, сынки мои!
Ополченцы смущенно переглянулись, но от еды отказались.
— Да чего там... У меня сын воевода! Так вам курить?
Петр положил перед ополченцами кисет и кресало.
— Курите. Возьмите себе, мне не надо.
— Э, нет, старик, мы не турки.
— Так я бросил курить. Это так... Просто ношу с собой. Берите, берите... Может, и мой Христо где-то... — голос Петра осекся, и он поспешно вытер глаза.
Молодые воины набили трубочки и с наслаждением затянулись, даже дыхание задержали.
— Ух! Ну, теперь можно и воевать!
— До чего хорош табак!
Старик смотрел на них счастливыми глазами.
— Так ты говоришь, твой сын воевода? — спросил один из ополченцев.— Теперь все ушли воевать.
Оживился Петр, придвинулся к нему.
— Он в Сербии воевал! И в Румынии был. У самого Ботева в отряде состоял.
— Да ну? Видать, он у тебя храбрый!
— А дочь у меня красавица.
— О, так ты богатый человек, отец! Ну ладно, мы пойдем.
— Да, да, поспешим, а то и к утру не поспеем. Прощай, отец!
— Привет передавай дочке!
— Спасибо! Может, вы встретите моего Христо, так скажите ему, пусть не думает о нас.
Они встали, потянулись, а Петр смотрел на них повлажневшими глазами. Закинули ополченцы ранцы за плечи, козырнули и полезли по склону. А Петр стоял на коленях и кулаком вытирал глаза...
15
Знаур лежал с открытыми глазами и слушал соседа. Тот сидел на нарах, подобрав под себя ноги, и размеренными движениями вонзал шило в почерневшую от времени и затхлой сырости доску.
— Эх, тудыть его мать,— все злобнее приговаривал каторжанин.
Не поворачиваясь к нему лицом, Знаур спросил:
— Почему ты злой?
— Сердце плачет, князь!
Засмеялся Знаур, приподнялся на локте:
— Не князь я... Убил князя, понимаешь?
Каторжанин вдруг наклонился к Знауру и поднес
к его лицу шило.
— Видал? В реке утопленника нашли... К берегу прибило.
— Умер?
— Нет, улыбался... До чего ты непонятливый, князь.
— Не князь!
— Ладно, ладно, запамятовал... Утопленник, значит, померший. Понял? Шило у него в груди было, под самым соском. Понял?
Опрокинулся на спину Знаур, подложил руки под голову. Сосед вонзил шило между босых ног и тоже лег.
— Помру я скоро, князь...