За дверью
Шрифт:
Бэкманн (уставясь перед собой). …слишком ясно.
Директор. …слишком громко. Слишком прямо, понимаете ли. И Вам при Вашей молодости нужен еще задор…
Бэкманн (уставясь перед собой). …задор.
Директор. …спокойствие, отвлеченность. Вспомните нашего классика, нашего Гете. Он сопровождал своего герцога в походе, а на привале писал оперетту.
Бэкманн (уставясь перед собой). Оперетту.
Директор.
Бэкманн. Да, не поспоришь, отрыв огромный.
Директор. Друг мой, подождем пару годков.
Бэкманн. Подождем? Но я хочу есть! Мне нужна работа!
Директор. А искусству нужно дозреть. У Вас еще нет изящества, нет опыта. Все это слишком банально, слишком голо. Вы только разозлите публику. Нет, нельзя же черным хлебом…
Бэкманн (уставясь перед собой). Черным хлебом…
Директор. …кормить зрителя, который привыкнул к пирожным. Потерпите. Поработайте над собой, отшлифуйте свое мастерство, дозрейте. Это было довольно резво, я уже говорил, но оно еще не искусство.
Бэкманн. Искусство, искусство! Это правда!
Директор. Да, о правде! С правдой в искусстве делать нечего.
Бэкманн (уставясь перед собой). Нет.
Директор. С правдой Вы далеко не уйдете.
Бэкманн (уставясь перед собой). Нет.
Директор. С ней Вы будете непопулярны. Куда мы придем, если вдруг все люди захотят говорить только правду? А? Куда? Вот о чем Вы не должны забывать.
Бэкманн (зло). Да-да, понимаю. Спасибо. Теперь-то я понимаю. То, о чем никогда нельзя забывать (Его голос делается все более резким, пока наконец не переходит в крик к тому моменту, когда хлопает дверь.), это чтос правдой далеко не уйдешь. С правдой ты непопулярен. Кому сейчас интересна правда? (Громко.) Да, теперь я понял, я это понял …
(Бэкманн уходит не прощаясь. Скрипит и захлопывается дверь.)
Директор. Но молодой человек! Откуда эта чувствительность?
Бэкманн (в отчаянье).
Жить зачем? Чего ради? Я бы был не в накладе, Позабывшись во сне, Но прилипла ко мне Эта песня о бл… Благоверной жене. К Эльбе, прямо к Эльбе.Другой. Стой, Бэкманн! Улица здесь! Здесь, выше!
Бэкманн. Оттуда несет кровью. На улице сейчас зарезали правду. Моя дорога – к Эльбе! И она ведет вниз!
Другой. Идем, Бэкманн, ты не должен отчаиваться! Правда жива!
Бэкманн. С ней точно как с какой-нибудь шлюшкой. Все ее знают, но подойти к ней прилюдно – уже скандал. Это делают ночью,
Другой. Идем, Бэкманн, где-то же есть открытая дверь.
Бэкманн. Да, для Гете. Для Ширли Тампль или Шмелинга. Но я только Бэкманн. Бэкманн с идиотскими очками и дурацкой стрижкой. Бэкманн с больной ногой и в хламиде Деда Мороза. Я только злая насмешка войны, только призрак вчерашнего. И раз я всего лишь Бэкманн, а не Моцарт, то для меня все двери закрыты. Хлоп. И я на улице. Хлоп. Опять. Хлоп. И опять. Хлоп. И снова за дверью. Хлоп. И раз я новичок, то мне начать негде. И раз я слишком тихий, то не стал офицером. И раз я слишком громкий, то пугаю публику. И раз у меня есть сердце, раз оно кричит по ночам о мертвых, то сначала я должен опять стать человеком. В костюме господина полковника.
Жить зачем? Чего ради?
Улица провоняла кровью, потому что там зарезали правду, и двери все закрыты. Я хочу домой, но все улицы так темны. Только та, что ведет к Эльбе, вниз, – она светла. О, как она светла!
Другой. Стой, Бэкманн! Здесь, здесь твоя улица. Она ведет к дому. Пора домой, Бэкманн. Отец ждет тебя в гостиной. Мать давно стоит у двери. Она узнала твои шаги.
Бэкманн. Боже! Домой! Да, я хочу домой! Хочу к маме! Хочу наконец-то к маме! К моей…
Другой. Идем. Вот твоя улица. Вечно мы забываем то, о чем должны помнить в первую очередь.
Бэкманн. Домой, к матери, к моей матери…
СЦЕНА V
Бэкманн. Наш дом еще стоит! И у него есть дверь. И эта дверь – для меня. Мать дома, и откроет мне, и пустит. Да, он еще стоит, наш дом! Ступеньки по-прежнему скрипят. Вот она, дверь. Утром, ровно в восемь, отец выходил отсюда, а вечером возвращался. И так каждый день. Кроме воскресенья. Он вертел на пальце связку ключей и ворчал что-то себе под нос. Каждый день. Всю свою жизнь. Сюда входила мать. Три, четыре, десять раз на дню. Каждый день. Всю жизнь. Всю свою долгую жизнь. Это – наша дверь. Там, за ней, скулит дверь на кухнюи часы, хрипя, отбивают невозвратное время. Здесь я играл в гонщика на перевернутом стуле. Здесь кашлял отец. Здесь, за этой дверью позвякивал кафель и чихал ржавый кран, когда мать хлопотала на кухне. Это – наша дверь. Там, за ней, с вечного клубка тянется ниточка жизни. Той жизни, которая тридцать лет была неизменной. Той жизни, которая всегда будет продолжаться. Война обошла эту дверь стороной. Не тронула ее, не сорвала с петель. Случайно, по ошибке она оставила нашу дверь на месте. И теперь это дверь для меня. Она откроется для меня. И я вернусь домой. Наша старая выцветшая дверь с помятым почтовым ящиком. С белой разболтанной кнопкой звонка и блестящей медной табличкой. Мама каждый день ее натирает. И там стоит наша фамилия: Бэкманн.
Нет, таблички больше нет! Почему пропала табличка? Кто убрал нашу фамилию? Что это за грязная картонка на нашей двери? И чужая фамилия! Никакие Хламеры здесь не живут. Почему на двери больше нет нашей фамилии? Она же была тут, целых тридцать лет была. Нельзя же просто взять и убрать ее и заменить другой? Где наша медная табличка? Другие все на своих местах. Как раньше. Почему же здесь больше нет нашей? Нельзя же вешать другую фамилию, когда здесь тридцать лет проживают Бэкманны. Да кто такой этот Хламер!?