За его спиной
Шрифт:
Это все ушло сейчас на второй план.
А на первом невозможный, невероятный поступок Бродяги…
Почему он это сделал? Зачем? Сейчас именно? Хотел отвлечь? Хотел… Чего хотел? Неужели… Того самого? Чего мужчина от женщины хочет?
Меня опять бросило в дрожь, захотелось закрыться с головой, спрятаться от мира, не думать вообще ни о чем больше! Пусть это будет дурным сном все… Так ведь бывает? Когда сначала кошмар-кошмар, и выбраться из него не получается, барахтаешься в нем, вязком, тяжелом, а затем все перерастает во что-то совершенно другое…
Он ведь хотел меня… И сильно.
Я бессмысленно таращила глаза в потолок, заново переживая случившееся, словно ощущая опять на себе руки его, губы, слыша его тихое, такое одновременно пугающее и волнующее рычание… Как он меня… Схватил… Ведь сообразить ничего не успела, даже вздохнуть, кажется, не смогла… А целовал… Меня пару раз насильно пытался поцеловать Марат, и после этого только омерзение ощущалось и тошнило.
Но Бродяга… Он совсем другой же. И целовал так… Словно право имел на это. Словно я уже его. Полностью… И это почему-то не вызывало отторжения, только волнение дополнительное, трепет…
Так странно, так удивительно… И так быстро все произошло.
Буквально, раз — и я уже на кровати! Когда? Как? Не успела понять, не успела заметить! И он навалился, и целует, и руки его везде! Везде! И я горю! С ума схожу! И… И позволяю! И сама, кажется, поддаюсь! Как же так возможно? Как же это я?.. Ох…
Не в силах совладать с эмоциями, я натянула на себя покрывало, укутывась и стыдливо опасаясь касаться шеи и груди, где так ярко и сильно горели следы губ Бродяги, повернулась на бок, сворачиваясь в клубочек.
Этот день, так безумно начавшийся, страшно продолжившийся и завершившийся так странно, вконец вымотал меня, отключил голову.
Я не смогла больше держаться, слабая такая, слишком слабая…
Лежала, чувствуя, как слезы льются по щекам, впитываются в подушку, никак не желая останавливаться… Я плакала по отцу, Але, так страшно погибшим, по себе, такой бессмысленной и слабой, не сумевшей ничего сделать, никак не защитившей их и себя. И о том, что Бродяга ушел… Последнее было совсем уж нелепым, но почему-то тоже причиняло боль.
Серьезно думать на эту тему я не могла, но что-то такое в памяти моталось, тяжелое и гнетущее… Ощущения перемешивались, сливались в одно, слезы текли все сильнее, и я понимала, что впадаю в тихую истерику, но тормознуть себя не могла, не получалось.
Эмоции требовали выхода.
И выходили.
В голове не было больше планов на жизнь, словно все уже закончилось для меня. В тот момент, когда увидела мертвые глаза отца. Или услышала стук закрывающейся за Бродягой двери…
Не знаю, сколько пролежала вот так, в полузабытьи и смешных попытках отгородиться от мира, но стук в дверь заставил вынырнуть на поверхность.
Почему-то подумалось сразу, что
Посмотрела на часы, с оторопью понимая, что уже поздний вечер…
В темной комнате одиноко горел ночник. Грохотала под ударами дверь.
Ох, ты ж! А у меня даже еды никакой… Он же есть захочет…
Я скатилась с кровати, не думая больше ни о чем, словно отгораживаясь сиюминутными проблемами от страшного, большого мира, кинулась открывать.
И застыла на пороге, пялясь на незванных гостей за порогом.
— Я так и знал, что она здесь! — оскалился Марат, заходя по-хозяйски в дворницкую, заставляя меня в панике попятиться, — сразу мне этот черт не понравился! Ну привет, невеста!
Я отходила все дальше, пока не уперлась бедрами в кухонный стол, затравленно переводя взгляд с Марата на лица его друзей, с похабными улыбками осматривающими меня, расхристанную и зареванную…
Напрасно я пряталась от мира, большого и страшного… Он настиг меня.
Глава 21
От лишних мыслей, внезапно появляющихся в башке, у Бродяги всегда было одно верное средство: работа. Помогало, только в путь.
Загрузишься до натяжения жил, и как-то все остальное на второй план отходит… Правда, в последний раз не особо помогло, но это дело Бродяга списал на непривычность ситуации.
Зато сейчас, когда руки тряслись от дикого, бешеного, неукротимого просто желания ощутить опять нежность и податливость маленькой рыженькой кошечки, пригревшейся так доверчиво на его груди, труд был лучшим лекарством.
Так что Бродяга, побив профилактически ни в чем не повинную дверь в подсобку и от души выматерившись, молча и целенаправленно рванул исполнять рабочий долг, трудиться в поте лица, рук и остальных, вообще некстати заявивших о себе членов организма, надеясь умотать их до состояния нестояния. Последнее было особенно актуально.
Благо, работенка у него была для этого самая подходящая.
Ночь на дворе вообще не мешала спокойно махать граблями, осенние листья, нападавшие за пару часов в таком диком количестве, словно Бродяга вообще не работал все это время, мягко шуршали, а сам Бродяга пытался отключить мозг, занимаясь привычной деятельностью.
И не думая, что там, в его тесной дворницкой, на его кровати, ждет его маленькая рыженькая, сладкая до невозможности кошечка… И идти ей некуда. Теперь некуда. И это знание наполняло душу каким-то диким, атавистическим счастьем…
Зависимость ее, слабость, беззащитность будили в Бродяге зверя, того самого, что он все время старался прятать под внешним спокойствием и благодушием.
Мало кто знал его другим: бешено-веселым и неукротимым… Да, были дела в молодости, круто погуляли они с Казом и Хазаром… Хотя, Хазар всегда умел себя держать, ну так ему и положено, он на семь лет старше… И вообще всегда был самым продуманным, самым четким. И при этом самым безжалостным.