За годом год
Шрифт:
— Ну и как все-таки? — настойчиво переспросил Кондратенко.
— Конечно, немного тяжело… — поправилась Валя. — Но, честное комсомольское, про это как-то забываешь…
Наклонив голову, исподлобья, он внимательно посмотрел на нее, кивнул и пошел дальше. За нам двинулись остальные.
Переведя дыхание, Валя чуть успокоилась. Но, когда она хотела было взяться за работу, кто-то, неслышно подойдя сзади, закрыл ей глаза ладонями.
"Алешка!" — ужаснулась она, снова не зная, что делать.
Но руки были
— Зося! — снова не ведая как, узнала она. — Родная! Я слышала, что ты в городе. Пусти! Я тебя из тысячи угадаю…
Она бросила кирку и порывисто обернулась. Перед ней действительно стояла Зося.
— Боже мой! Чего ты плачешь?
— Не могу, — призналась та, всхлипывая и не сводя с подруги радостных, влюбленных глаз. Но было заметно — встреча и смущает ее. Она смотрела на Валю, и краска выступала на ее лице. Ей, видимо, показалось, что возвращается прошлое. Видимо, появилось ощущение, что Валя может вот сейчас подмигнуть и невпопад что-нибудь ляпнуть про Алексея или вообще., И, чтобы опередить ее, она сказала:
— А ты совсем-совсем не изменилась.
— Когда тут было изменяться, — поправила Валя косынку. — А Минск, наверное, одни партизаны заселили. Кто по брони, кто так… Здесь ведь и Зимчук и Алешка. Помнишь тот, кудрявый? Подпольщик. Ты ему как-то еще руку перевязывала, когда приходил из города…
— Говорят, туго сейчас некоторым из них, — преодолела замешательство Зося. — Провалы ведь были. Причины ищут.
— Глупости! Ты слушан только. Мне Иван Матвеевич давно бы сказал. Мы же с ним вместе живем.
Они обнялись и так на минутку застыли.
— А Лешу, Валя, ранило, — пожаловалась Зося, прижимаясь к ее плечу.
— Алексея? — переспросила Валя. — Что ты, Зосечка? Сильно?
— Пишет, что нет. Да разве его можно слушать. Ты же знаешь, он, умирая, не пожалуется.
— И как же ты теперь?
Зося опустила руки.
— Живу вот. Ходила в Наркомпрос, в школу направляют. Так что…
Валя опять хотела привлечь ее, но Зося наклонилась, поднимая лопату, которую бросила, когда подкрадывалась, и уже спокойнее докончила:
— Мне бы только до работы дотянуть… Да хватит про меня. Скажи-ка, как Иван Матвеевич там?
— Ничего. К нему жена и дочь из эвакуации возвращаются, готовится семьянином стать. — В Валином голосе послышались насмешливо-ревнивые нотки. — Ты представляешь его семейным? Нет? Я тоже.
— Ты уходишь, надеюсь, оттуда?
— Куда? И вообще, почему я должна это делать?
— Мало ли почему.
— У тебя вечно какая-то несуразица в голове. По себе с Кравцом, что ли, судишь?
Она поняла — сказала ненужное, жестокое. Зося может обидеться, и поспешила перевести разговор на другое.
— Иван Матвеевич недавно проходил тут, С Кондратенко.
— Тяжело ли? — повторила Зося, вздыхая. — Да разве может быть сейчас легко? Я, наверное, и не выдержала бы тогда… А насчет Кравца… если хочешь подругой остаться, не вспоминай мне!..
Она не договорила. Все, кто работал поблизости, — носили кирпич, сваливали в кучу железный лом, кирками разбивали кирпичные глыбы, — вдруг остановились, глядя в одну сторону.
На зубчатой стене стоял парень и, размахивая руками, что-то кричал вниз. Он, видимо, только что накинул на желтую громадину канат и теперь отдавал последние распоряжения.
— Валить будут, — задумчиво проговорила Зося. — Пойдем посмотрим.
Но Валя, украдкой наблюдая за парнем на стене, отрицательно мотнула головой: она узнала Алешку. А тот, ловко перескочив на другую стену, немного отбежал и поднял руку. Стена закачалась, раздалась где-то у фундамента, осела и скрылась в туче пыли.
"И тут нашел работу по себе", — подумала Валя и заторопилась: надо было еще переписать сотрудников, участвовавших в субботнике.
— Валя, подожди!
— Чего тебе?
— Я должен с тобой поговорить.
— Поговорили раз — довольно.
— Почему ты начала избегать меня? И тебе уж наплели три короба?
— Я не избегаю, а просто не хочу с тобой встречаться, Костусь.
Алешка догнал ее, но все же пошел не рядом, а немного сзади, ведя велосипед и не совсем уверенно заглядывая ей в лицо. В своей сдвинутой на затылок маленькой кепке, пиджаке, небрежно наброшенном на плечи, в расстегнутой рубашке и запыленных брюках, заправленных с напуском в сапоги, он выглядел ухарски. Но протянутая рука, которой Алешка хотел остановить Валю, выдавала его тревогу.
Солнце, огнистое, красное, скрывалось за руины, а вспотевшее, разгоряченное Алешкино лицо казалось бронзовым. Он не раз собирался вытереться рукавом, но каждый раз отказывался от этого и становился все более упрямым.
Валя не оглядывалась, но чувствовала его рядом и сама замечала, что ее непримиримость слабеет.
В сквере на площади Свободы она не выдержала. Подойдя к могилам танкистов, задержалась у самой высокой пирамидки и, остановив взгляд на надписи, нетерпеливо спросила:
— Что ты хотел сказать? Говори. На нас обращают внимание.
Алешка стал рядом.
— Я не согласен, чтоб наша дружба так кончилась.
— Ты сам виноват.
— Ой ли? Я или Зимчук?
— Иван Матвеевич? При чем тут он?
— При всем. Я знаю, что значит жить с вашим братом под одной крышей. Вместе ужинать, вместе завтракать. Встречал я уже сорокалетних партизанских опекунов. Приходилось, ха-ха!
— Ты не имеешь права так говорить!