За Камнем

Тюрина Татьяна

А Ермаку Тимофеичу того и надо.

– И какие они из себя, людишки-то?
– подначивал он.

Казаки подсаживались ближе, развешивали уши.

– Шеи у них нет, голова прямиком из тулова растёт, летом в море, в воде лежат, чтобы шкуры на солнце не потрескались, осенью на сушу вылезают, зимой помирают, а весной оживают...

– Аки лягушки?
– спросил Микита Сиволап под хохот товарищей.

– А ещё говорят, будто стоит за Камнем старуха, идол из чистого золота. Держит она в утробе сына, а тот - в своей утробе - держит другого ребёнка, внука старухиного. А вокруг звуки - будто трубы воют... кто с

добрым сердцем - старуха пропускает, а у кого камень за пазухой, тому смерть неминучая...

– Ладно, будет врать-то, начал за здравие...
– осадил Степана Ермак.
– Не дрейфь, ребята, победим Кучума, откупимся Сибирью перед царём-батюшкой! Всем - спать ложиться, Акиньшину - караул нести.

Ночь выдалась тёмная. В костре дотлевала сушина. Темнота шевелилась, дышала, подглядывала тысячами глаз, стонала сотнями голосов. Из всех щелей выползали чужие сибирские духи, ощупывали лица спящих, заглядывали в храпящие рты. Громко треснуло и развалилось бревно в костре. Взметнулись искры. Степан вздрогнул. И застыл, не в силах шелохнуться от подступившего ужаса. Из-за туч выкатились и засияли в небе сразу две луны. Свят! Свят! Свершится что-то страшное! Чужая, дикая сторона. Что они тут потеряли? Что найдут? И найдут ли? А вот их найти здесь могут. Они осваивают Сибирь, а она - их. Отыскивает слабину, подстерегает.

Степан подкинул веток в костёр. В пламени костра возник силуэт - худенькая девчушка с острыми плечиками.

– Спаси меня, добрый человек! Увези отсюда! Буду тебе женой верной, али сестрой, коль жена есть...
– жалобный голос послышался так явственно, что мороз пробежал по загривку.

– Марфинька?

Степан вскочил, замахал руками, разгоняя дым. Обежал вокруг костра. На том месте, где только что виднелся силуэт, быстро таяло светлое пятнышко - и следочка не осталось. Померещилось?..

Наступила осень. Позади два года боёв с басурманами, коих бил Акиньшин нещадно. И хотя пущенным кровям радоваться так и не научился, труса из души кое-как, по каплям, выдавил. Неможно иначе на поле бранном. Ежели не ты врага, так он тебя, - известная истина. У татарина рука не дрогнет, приложит копьём али махнёт кривой саблей, и останешься лежать со своей девичьей нежностью в басурманской земле. Обрывать на чужбине молодую жизнь не хотелось. Степан окреп телом, глядел твёрдо, носил жёсткую рыжеватую бороду. Руки его теперь могли управляться пищалью и бердышем так же ловко, как давеча пером.

Тут другое. Чуял Степан, что здесь, за Камнем, как-то неладно. И дело не в вогулах, селькупах или воинах татарских. Перед этими - казаки шеи не гнули, да и положили их несметную тьму, остатних - обязали к ясаку. Суровая ледяная страна - Сибирь. Имелось здесь будто чьё-то тайное влияние, чья-то невидимая рука заправляла всем в неведомых целях. Не давалось в руки богачество, без которого не можно им домой воротиться. Удача, словно девка-гулялка, то подпустит близёхонько, а то покажет язык, махнёт подолом, отвернётся стыдливо. Возьмут было казаки ханский улус малой кровью, захватят пленников, товаров разных, изумрудов-яхонтов, оружие - и размечтаются, как домой ворочаться станут... А тут - на тебе: налетит откуда не возьмись отряд конников да перебьёт людей. От добычи пшик один. Малые кровя большими оборачиваются. И снова манит лукавая девка - другими улусами, новыми сокровищами.

И снова ловушка. И рад бы повернуться лицом к своему страху. Только где он? Нет никого вокруг. Будто в самом воздухе шевелились злобные силы, смутно угадывались во мраке, пугали.

В ветреный день росы нет, в раздумьи сна нет. Кому рассказать-поведать о сомненьях своих? Казакам? Они грубнее, не поймут, засмеют. Вон Микита храпит рядом. Зойный казак. Он первый задразнит... Ермаку Тимофеевичу? Тому и так не сладко. Столько добрых товарищей потерял. Да и что говорить-то? Что враги ведут себя вероломно?.. Это он и сам видит. Что ночами приходит Марфинька и плачет жалобно?.. Как о стыдном таком скажешь?.. Воротить бы назад - не дал бы в обиду боярышню! А так... Тем паче, не до этого атаману. Не спит ночами, тоже ворочается.

Сильно потрепало войско гулянье по Сибири, лютые зимы да неприятель... Большая часть казаков костьми устелила, удобрила и без того тучную землю. Оставшиеся в живых роптали:

– Разве для погибели своей идём за Ермаком Тимофеевичем?

– Разве смертушки на чужбине желали?

– Помрём мы здесь.

– Никак не можно отступать, робяты. Побежим - догонит Кучум и не то что стрелами, камнями закидает голые спины. Тогда точно помрём, - говорил Ермак.
– Терпите, братцы. До самого сердца Сибирского ханства дошли. Чего уж теперь? Впереди один Искер. Дворец Кучумов, полон злата-серебра нас дожидается. Захватим его, а уж с ханским богачеством и к царю возвращаться можно.

Казаки плыли на стругах, а по берегу их сопровождали конные разъезды. По всему было видать, что Кучум стаскивает силы и готовится к бою.

Река шла на сужение. В самом узком месте, преграждая путь, натянуты толстые цепи. Не пройти стругам. Стали приставать к берегу. На нём будто мишени выстроились вершники.

А они и есть мишени.

– Ату их!

Казаки пальнули из пищалей дружно, басурмане отступили, очистили берег, попрятались за широкой засекой.

– Давай, высаживайся! Быстрее, робяты!
– командовали атаманы.

Казаки вылезали из стругов и, не размяв затёкших ног, бросались бежать в гору. Но тут же сами открывались для Кучумовых лучников. Стало темно, будто лопнула тяжёлая туча и хлынул из прорехи дождь. Так густо полетели стрелы. Кто за кустом спрятался, кто к земле приник. Да только не можно нигде укрыться - видны сверху как на ладони. Будто траву покосило воинство. Склон мёртвыми телами покрылся. Дрогнули казаки, отступили к стругам обратно. Ободрились враги. Выскочили из проломов в засеке конные и пешие, пустились в погоню. Впереди на чёрном коне - всадник в богатых одеждах, метался и прыгал лисий хвост на высокой шапке.

– Не спеши, - сказал Ермак, - пусть подойдут поближе.

Можно разглядеть уже, как сверкают злобой узкие глаза, топорщатся чёрные усы над стиснутыми зубами. Звякают доспехи. Шибает в нос едкий запах конского пота.

Атаман махнул рукой.

– Ату их! Гойда! Вот теперь либо победим, либо поляжем!

Казаки открыли огонь. Храпели и падали, скатывались с берега кони, подминая под себя седоков. На Степана надвигался вершник на чёрном коне. Акиньшин выстрелил. И будто подтолкнул кто под локоть. Промахнулся. Рухнул на скаку конь. Взметнулся к небу рыжий хвост на шапке, упал наземь и заволочился, подметая палую листву: всадник пополз проворно к своим.