За кулисами
Шрифт:
Йоoп: «Недалекое мышление и дискриминация позволяли предпринимать попытки контроля над другими людьми. Все это давно позади. Тенденции грядущего века таковы, что исчезнет само понятие дискриминации. За бытовой и культурной эволюцией стоят сексуальные мотивы, как мы это наблюдали на примере таблеток. Но с виагрой, скорее всего, дело дальше не пойдет, потому что в обществе, лишенном эмоций, мужчины будут просто констатировать, что жизнь стала тяжелее».
Болен: «Только не я».
Йоoп: «В 18 веке считалось вульгарным обходиться без макияжа. Не накрашенными ходили только шлюхи».
Болен: «Понятия
«Как Вы думаете, может, сделать несколько фотографий?» — слабым голосом вмешалась редактор «Бyнтe».
«Без проблем», — кивнул Вольфганг.
В тот самый миг из спальни закричал Эдвин: «Эй, Вольфганг, иди сюда, ты не можешь фотографироваться! Иди, переоденься!»
«Ну, каков, этот Эдвин? Он всегда такой настойчивый!» — прогундосил Вольфганг голосом соблазнителя, потом ушел и вскоре вернулся в безукоризненно сидящих рубашке и брюках.
Фотографу пришло в голову, чтобы Toмac, Йоoп и я должны все вместе по–хозяйски устроиться на зебровой шкуре. Конечно, это выглядело сверх гомосексуально, как будто мы фотографировались не для лайф–стайл–журнала, а для гей–прессы. И снова Вольфганг меня удивил. Он оказался супер–профессионалом, он совершенно точно знал, как ему позировать, как глядеть, как улыбаться, чтобы это вышло хорошо. По нему было видно, что он в этом разбирался превосходно. Но хороший вид сам по себе — это еще далеко не все. Нужно правильно повернуться к свету, повернуться к камере лучшей своей стороной, разместиться с выгодой для себя. Все это он умел преотлично. Было здорово, наблюдать за ним в такие минуты.
Мы с Toмacом договорились с ним и Эдвином поужинать вечером за счет «Бyнтe» в шикарном ресторане неподалеку от казино. Ни одна бутылка вина не казалась нам слишком дорогой. За нас было кому заплатить. После восьмой бутылки стоимостью в 300 евро мы решили, что «Бyнтe» — просто супер. Вольфганг рассказал нам обо всем, чем он занимался или увлекался. Должен честно сказать, это был самый занятный вечер, который я когда–либо проводил со знаменитостью. Этот человек был столь остроумен, оригинален и интересен, что у меня почти все время в глазах стояли слезы смеха. Любой репортер, вздумай он подслушивать нас, обзавелся бы материалом на следующие 48 лет.
Так мы просидели вместе часов, наверное, до пяти, и каждые полчаса Вольфганг бегал в туалет, и каждый раз возвращался в еще лучшем настроении.
Единственный недостаток таких вечеров — это возникающее ложное чувство: да мы же друзья навек! Но когда наутро вы случайно встречаетесь, то говорите друг другу «Привет!» и идете дальше, потому что нет никакого повода завязать дружбу. Это был искусственный островок в ночи. И это — лучший день. И, по совести говоря, ты совсем не знаешь человека, что сидит перед тобой.
Я рассказываю эту историю вовсе не для того, чтобы расплакаться в этом месте, а только потому, что такова среда, в которой я живу. Ты думаешь, что ты думаешь, что ты знаешь, кто есть кто. А на самом деле это только пьяный угар. Никакой разницы с Карлом Шульце. Если он, упившись в баре на Майорке, мычит своему собутыльнику: «Эй, увидимся в Германии!», это значит, что они больше не встретятся.
В Монако именно это, именно фактор опьянения сказался в случае с Вольфгангом и со мной. Совершенно ни к чему не обязывающая встреча. И все
И я, кретин, понял это слишком буквально. Потому что, когда я позвонил в оговоренное время, на проводе оказался Эдвин. Он сообщил мне, будто у Вольфганга высокая температура, и он лежит при смерти.
У нас с Вольфгангом сложилась своеобразная дружба притом, что мы видимся два раза в год. Мы то и дело сталкиваемся на каких–нибудь вечеринках, иногда созваниваемся, обязательно с торжественным «Приветик!» и тысячей «Ах, Господи, Дитерхен!»
Недавно он, крайне взволнованный, позвонил мне из Нью — Йорка: «Дитер, Дитер, у меня здесь сидит мой новый русский друг. Ему бы очень хотелось услышать твой голос. Поговори с ним».
А я подумал: «Как так? У меня здесь что, секс по телефону?» Но все–таки сделал одолжение. Это было одно из его классических спонтанных мероприятий, от которых не знаешь, чего и ждать. Но все они, так или иначе, очаровательны.
К таким вот деяниям можно отнести стишок, выпорхнувший однажды из моего факса:
Вот Дитер Болен наш идет,
Ему никто зад не надерет
Силен, велик назло врагам,
Не лезет за словом в карман,
Он композитор самый лучший,
Все прочие — навоза кучи.
Он всех прекрасней во сто крат
Мой милый soul, мой милый heart,
Вот так держать, всегда вперед,
И пусть Наддель с тобой идет,
И в день рожденья Ди — Ди зайца
Расцелует его золотые… локоны.
Да–да, тот самый Вольфганг. Мне он нравится.
1986
Стефани фон Монако или как я чуть было не, почти, эвентуально, возможно, и все–таки, не стал принцем Гримальди
Впервые я повстречал Стефани фон Монако в начале 1986 года. Это было в Кельне, за кулисами популярной передачи на АРД. Мадмуазель Гримальди должна была впервые выступить на немецком телевидении со своим мегахитом «Irresistible». Модерн Токинг как раз начинал с «Brother Louie».
До того момента я наивно верил, что я и Модерн Токинг — звезды. Но вот тогда–то мне и было продемонстрировано, что значит на самом деле быть знаменитым. Вошла Стефани, и раздался такой шум, как будто Боинг 747 приземлился в палисаднике на окраине провинциального городка. Доселе я не видел ничего подобного: в центре принцесса, будто королева пчел. Подле нее громадный круг придворных слизняков. Десять телохранителей. Десяток менеджеров. Десяток персональных провожатых. И дюжина танцоров в придачу. Никто не мог приблизиться к девушке даже на двадцать метров.