За лесными шеломами
Шрифт:
— Половцы погуляли, — сказал Всеволоду Кузьма Ратишич. — Вишь, даже купол ободран. Поди, думали — серебро.
Вокруг церкви и впрямь валялись куски оловянной кровли. Всеволод спешился и вошёл в храм. На полу были раскиданы иконы без окладов и темнело пятно от кострища.
«Да, половцы, — решил и Всеволод. — Свои бы, русские, оклады снимать не стали, а забрали вместе с образами. Свои, русские, — подумал он с болью. — Господи! Доколе же мы будем истреблять друг друга на радость ворогам? Неужто надо вброд перейти реки братской крови, чтобы собрать Русь в единый кулак? Есть ли иной путь? Укажи его,
Но молчали поруганные иконы и безъязыко взирали со стен скорбные святые в померкших от копоти одеждах.
Всеволод вышел из церкви и велел Кузьме Ратишичу проверить охранение. Подъехал Владимир Святославич.
— Дозор вернулся, что я посылал, — заговорил он. — Вести безрадостные. Глеб учинил великое разорение в Боголюбово, церковь Андрееву сжёг и пограбил. Сказывают, будто идёт он теперь домой...
— Половцы с ним?
— С ним покуда. Но едва двигаются, полону нахватали сверх меры.
— Вот и подавятся, — надевая шлем, сказал Всеволод. — Уж кого-кого, а их живыми я не выпущу. Чтоб в другой раз в наши дела мешаться было неповадно... Пойдём ко мне в шатёр, князь, закусим чем бог послал да о делах потолкуем.
В просторном шатре Всеволода, устланном от сырости волчьими шкурами, вскоре сделалось тесно и шумно. Князья с воеводами пили вино и закусывали варёной говядиной: мяса пока хватало, благо с обозом гнали целое стадо скота, захваченного в Рязанской земле. А с хлебом было туго — даже каменной крепости ржаные сухари от постоянных дождей раскисли и отдавали несвежим солодом.
Вошёл Кузьма Ратишич, зябко подёргивая плечами.
— Ты бы распорядился воинам по чарке выдать, — сказал ему Всеволод.
— Уже приказал, княже. Но людей нынче и медовуха не радует. Злобой кипят на Глеба и половцев. Да и то сказать: у кого сердце не почернеет глядеть на их дела? — Воевода снял меховую шапку, которую в походе носил вместо шлема, и тоже потянулся к еде.
Когда все насытились, Всеволод заговорил:
— Неприятели наши сейчас стоят близ Боголюбова. Оттуда они вроде бы намерены повернуть домой. Ну, а ежели решатся пойти на Ростов? Тогда дорога им — через Суздаль и Юрьев. И эту дорогу мы должны запереть. Потому велю: завтра выступать на Суздаль. Конница на грунах [39] пойдёт впереди, не дожидаясь пешцев. Связь между полками держать непрерывно, а для того пусть каждый воевода наладит вестовой гон. Всё ли поняли?
39
На грунах — на рысях.
Военачальники молчали: приказ был предельно ясен.
— И ещё, — выждав, сказал Всеволод, — головные дозоры умножить втрое. Ты, Святославич, отвечаешь за них. А теперь ступайте к своим отрядам да не поленитесь проверить, у всех ли в порядке оружие, особливо смазаны ли салом мечи.
Оставшись один, Всеволод кликнул Воибора и велел прибрать в шатре. Воибор унёс кубки, вытряхнул скатерть с объедками и собрался уходить.
— Погоди, — сказал князь. — Ты чего мрачный? А-а, догадываюсь: надоело при мне сидеть? Ну, так и быть, даю тебе под начало копьё [40] .
40
Копьё — означало также десяток всадников.
Воибор покачал головой.
— Ишь ты, может, с полком сладишь? — Всеволод засмеялся.
— Не о том речь, государь. Я учиться хочу.
— Знаю, мне отец Иван сказывал и хвалил тебя. Что ж, я перечить не стану. Вот управимся с недругами — берись за книги, языки учи. Умных людей на Руси немало, и читать-писать многие могут, да ведь это ещё не велика грамота. — Всеволод помолчал, потом сказал задумчиво: — Нам бы только рать закончить — завёл бы я тогда училища по греческому образцу. Да рано пока говорить о том. Тяжкая чара война — хоть тошно, а пей до дна. И выпьем — деваться, брат, некуда.
К Колокше-реке войско подошло в середине января, но переправиться через неё не было никакой возможности: лёд не держал ни конного, ни пешего. А до врага рукой подать. Вон он стоит на противном берегу: впереди рязанцы, а за ними половецкие толпы. Воеводы рязанские с утра ездят вдоль реки, изрыгают хулу и всякую брань. Владимирцы, само собой, в долгу не остаются.
— Эй, кособрюхие, — кричат, — почём Христа поганым продали?
— А вы реку-то перейдите, узнаете!
— Перейдём ужо, тогда запоёте свиным голосом, иуды!
— Как бы не так: гроза-то не из тучи, а из навозной кучи! Да мы вас сёдлами закидаем!
Ругань кончалась, начиналась перестрелка. Иногда с той или с другой стороны находились охотники — ночью на досках, обмотанных тряпьём, переползали реку за «языком», бесшумно убирали дозорных. Но всё это были пустые забавы.
Так простояли почти месяц, до самой масленицы. И тут наконец-то установилась морозная погода. Одна за другой затянулись полыньи, легли снега. Воины швыряли с берега камни, пробуя крепость льда. Стычки прекратились: обе рати готовились к настоящему бою.
Перед самым великим постом во владимирский стан неожиданно приехали гости. Всеволод ужинал, когда вошёл Воибор.
— Государь, — сказал он. — Тут обоз прибыл, и возчики хотят тебя видеть.
— Что за обоз? Откуда?
— Из Владимира, со всякой снедью.
Набросив на плечи шубу, Всеволод выглянул из шатра и увидел с десяток мужиков. Лицо одного из них показалось знакомым.
— Постой-постой. Ты не кузнец ли Братило? — спросил князь.
— Он самый, государь, — снимая шапку, поклонился кузнец. — А ты, вижу, не забыл меня.
— У меня на добрых людей память цепкая. — Всеволод улыбнулся. — А подарка-то, что ты нагадал, я дождался. Дочка родилась. Чем нынче обрадуешь?
— Собрали мы войску твоему припасов всяких, с ними вот, — Братило ткнул шапкой в своих возчиков. — Ночами шли — все опасались, как бы к половцам не угодить. Привезли туши мясные, а больше — мороженой рыбы. Ну и овса с ячменём, чтоб коней подкормить. Всего же — тридцать санных кладей да один воз лыж.
— И за припасы, и за лыжи низко кланяюсь народу, — сказал князь. — А кроме того, слово даю проучить наших обидчиков.