За лесными шеломами
Шрифт:
Первым опомнился Гюря.
— Государь, — сказал он. — Надо спасать собор. Там всё узорочье, иконы и книги. Прикажи выносить.
Всеволод кивнул. Гюря сбежал с крыльца, и спустя какое-то время из детинца выступила дружина, снаряженная баграми и вёдрами.
Великому князю подвели коня. Выехав за ворота, Всеволод увидел, как половина дружины растянулась цепью в сторону Клязьмы и передавала вёдра с водой. Другая половина, распахнув настежь все входы в церковь, вытаскивала образа, паволоки, шитые жемчугом одежды, паникадила, золотые и серебряные сосуды. Их сваливали грудами на телеги и везли к княжому подворью.
«Только бы ветер
Подъехал Кузьма Ратишич.
— Подай моим возок, — сказал ему Всеволод. — И сам проводи за город. К Орининым воротам путь пока свободен.
— Господи, вот напасть-то, — вздохнул мечник и перекрестился.
— Побереги княгиню. Ратишич, на сносях она.
— Всё сделаю, государь. Ты сам-то остерегись.
Кузьма Ратишич повернул коня и ускакал.
Жар от горящих домов стягивал кожу на лице, глаза ело золой и дымом.
«Живём в теснотище, избу к избе лепим, будто места нет, — зло думал великий князь. — Вот и дождались праздничка. Эка пластает!»
Уже занимались огнём деревянные связи Успенского собора ; из купольного барабана сквозь многочисленные окна высовывались багровые языки; резные каменные личины и львиные морды кривились со стен, словно от непереносимой боли.
«Всё, пропала Андреева церковь... Четверть века всего и простояла... Город заново ставить... Снесу все лачуги на двести шагов от детинца... Дышать нечем...» — Мысли в голове великого князя мелькали обрывками. Конь пятился и храпел: на шкуру ему попадали искры.
С Клязьмы подул ветер, и стало ещё светлее — то ли совсем развиднелось, то ли умножились пожары.
Сейчас город пылал, казалось, со всех концов. Золочёная кровля собора ёжилась и тускнела на глазах. Несколько головней перепорхнуло с неё на крышу терема, и он тоже загорелся.
Всеволод выхватил у пробегавшего воина полную бадью, вылил её на себя и погнал коня к Клязьме. Здесь люди, стоя по пояс в реке, всё ещё передавали из рук в руки посудины с ледяной водой, хотя уже поняли тщету своих усилий...
Пожар бушевал до вечера, и город выгорел едва не весь. Огонь сожрал княжой терем, дубовые стены детинца и свыше трёх десятков церквей. От улиц же уцелели лишь отдельные избы. По остывающим пепелищам бродили погорельцы и ворошили палками золу в надежде отыскать хоть какую-то утварь.
Все просёлки были запружены нищебродами. При встречах со Всеволодом озлобленный народ неохотно снимал шапки и смотрел косо, словно вся вина лежала на князе. И тогда, опасаясь смуты, Всеволод Юрьевич распорядился открыть свои загородные житницы и погреба. По его же приказу из Ростова, Новгорода, Суздаля и Москвы потянулись обозы со съестными припасами. Кроме того, каждому погорельцу было отпущено от княжеского имени по гривне — не густо, но избу срубить хватит. Деньги раздавала княгиня Мария, и семьи погорельцев благословляли её имя и желали ей разрешиться от бремени сыном. Всеволод Юрьевич тоже ждал наследника.
Великий князь не мог знать, что того же месяца и числа того же, тринадцатого, начался злосчастный поход северского князя Игоря.
За две седмицы перед тем Святослав Киевский вновь разгромил половцев близ реки Хорола. На сей раз орду привёл сам Кончак, «пленить собираясь города русские и пожечь огнём: ибо нашёл он такого человека из
Полки Святослава, сломав половецкие ряды, гнали их до самой ночи, пока не потеряли следа на мёрзлой бесснежной земле. В руки победителей угодили и огромные самострелы на возах, и огнемётный диковинный снаряд.
Игоря Святославича грызла досада: уже второй раз киевский князь одержал победу без него, а это означало крушение всех замыслов. Никому, даже брату и сыну, Игорь не признался бы, какие чёрные думы одолевали его последнее время. Ведь в глубине души он желал Святославу поражения, ибо оно открыло бы ему путь к киевскому столу. Потому-то он не поспешил на помощь Святославу и в прежнем походе. Потому-то он решил испытать судьбу ещё раз: а вдруг Кончаку повезёт больше Кобяка, разгромленного прошлым летом?
В случае удачи старый союзник Кончак поможет Игорю достичь желанной власти, как пособил в своё время хан Аепа Игореву отцу, своему зятю, сесть в Киеве [75] .
И вот на тебе — Кончак сам еле унёс ноги, потеряв тысячи лучших своих всадников.
Мысли Игоря метались в поисках выхода.
«Срам, великий срам падёт на мою голову, — раздумывал он. — И без того многие дружинники косятся на меня — догадываются, почему я дважды уклонился от боя. Больше медлить нельзя. Святослав, слыхать, уже объезжает верхние земли, собирает новую рать, чтобы добить половцев. Скоро он наведается и ко мне. Но я опережу его и пойду к Дону, а там, бог даст, и к самому морю. Благо половцы уже изрядно повыдохлись... Не дряхлый Святослав, а я, я должен покорить Степь от края до края, чего не удавалось ни одному из русских князей.
75
И дед Игоря — Олег, и отец — Святослав были женаты на половецких княжнах.
Слава... Слава — это крылья, которые вознесут меня на киевский стол. А потому надо выбирать: либо в стремя ногой, либо в грязь головой...»
Время поджимало, и князь Игорь, в несколько дней изготовив свои полки, выступил из Новгорода-Северского. Ратники двигались неспешно, чтобы раньше времени не притомить коней. Далеко впереди маячили разъезды чёрных клобуков, союзников Игоря.
Уже давно остался за спиной Русский вал, а половцев всё не было видно. Только дрозды перелетали перед войском с одной прошлогодней дудки на другую, выискивая сухосемянный корм, да в опрокинутой чаше неба чертил круги ястреб.
Иссечённые степными ветрами, угрюмо смотрели на русское воинство плосколицые каменные бабы, неведомо когда и зачем поставленные здесь. Степь была стара, как мир. По ней успели пройти и раствориться в веках бесчисленные народы. Скифы, гунны, хазары, печенеги, — все они оставили после себя лишь могильные насыпи да вот этих немых истуканов.
Первого мая рать вышла к берегам Донца. Раскинув стан, воины купали коней и смывали с себя дорожную пыль. День клонился к вечеру. За ковыльной степью садилось грузное медное солнце. Внезапно на его левый край стала наползать тень. Сразу сделалось сумеречно. Бросив свои дела, люди смотрели на солнце. Оно продолжало истоньшаться и скоро стало похоже на новорождённый месяц, рога которого испускали мертвенный зеленоватый свет, словно угасающие уголья.