За лесными шеломами
Шрифт:
Вдали с топотом пронеслось стадо сайгаков. Кони вздрагивали и рвались из рук. Испуганные ратники крестились, шепча слова молитвы. На небе проступили звёзды, но они были бледны и недужны и даже не отражались в реке.
Когда затмение кончилось и всё вокруг приняло обычный вид, к Игорю подъехал Ольстин Олексич, черниговский воевода. Постукивая зубами, он сказал:
— Н-не к добру это, Святославич.
— Кому не к добру? — громко, чтобы слышали воины, спросил князь. — Затмение видели не только мы, но и половцы. Так, может, оно к худу для них!
Ратники понемногу приходили в себя от пережитого страха. Кое-где даже раздавались
— Ну, братаны, нашему Ждану, видно, снова штаны полоскать!
— Сам-то хорош: ишь посинел, как на льду посидел.
— Смех смехом, а меня будто варом обдало. Не каждый день такую страсть увидишь. И отчего оно бывает?
— Затмение-то? А это, бают, луна солнышко застит.
— Тю, дурень. Да ведь луны и в помине не было, опять же она и сама светит, луна-то. Это чёрт морок напустил.
— Ага, нарочно старался, чтоб ты обмарался...
У реки Оскола Игорь Святославич два дня поджидал брата Всеволода Трубчевского, который шёл сюда другой дорогой. Встретившись, дружины двинулись дальше. На Сальнице передовой разъезд чёрных клобуков захватил половчина, и тот рассказал, что у них в стане уже знают о приближении русских полков.
Старый воевода Ольстин Олексич советовал Игорю вернуться, пока не поздно, но князь ответил ему:
— Ежели мы уйдём назад, не обнажив меча, нас осмеют. Стыд горше смерти. А кому биться не мило, того не держу — дорога домой никому не заказана.
Первая стычка с половцами закончилась победой русских. Степняки бежали, побросав свои обозы и кибитки. Молодые князья ликовали: лёгкая добыча ещё больше подогрела их тщеславие.
— Что-то теперь скажет Святослав? — посмеивались они за чашей вина. — Он сражался с половцами, оглядываясь на Переяславль, а мы уже в самой их земле и скоро придём в Лукоморье, куда и деды наши не хаживали!
Игорь Святославич, слушая эти речи, старался казаться весёлым. Но сердце его сжималось от недоброго предчувствия. Он знал, что Кончак, воин упорный и опытный, готовит свои полки к решающей битве.
Глава 33
Тут кровавого вина недостало;
тут пир закончили храбрые русичи:
сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую.
Хан Кончак зябко кутался в стёганый толстый халат — в шатре было холодно, а старая кровь грела плохо. Как всегда перед непогодой, ныли сабельные рубцы и в подреберье копошилась глухая тянущая боль. Бухарский лекарь-табиб говорил, что у хана нездорова печёнка и что ему нельзя есть жирной баранины. Много он понимает, длиннобородый козёл! Виной всему не баранина, а годы. С ними ушла былая сила, как уходит в песок вода из обмелевшего ручья.
Хан протянул жилистые руки к жаровне-мангалу и задумался. Он размышлял о тех временах, когда был молод и налитое здоровьем тело служило ему безотказно в пирах и битвах. Тогда он мог по трое суток не слезать с седла, и не было в Кипчакской степи равного ему наездника и воина.
Всю свою жизнь хан провёл в набегах. Его кони пили воду из Дуная и Яика, из Оки и Кубани, ему довелось скрестить свою саблю и с уграми, и с булгарами, и с византийцами. Но с ними он воевал только ради добычи. Настоящий же враг у хана был один — русские. Ненависть к ним родилась ещё
76
Дербент.
Вот тогда-то юный Кончак и начал мстить за позор отца. Кипчакские отряды налетали на русские сёла, подобно степному палу, оставляя после себя лишь трупы да чадящие головни. И радовались глаза хана, когда он видел вереницы пленников, и ликовал его слух, ловя причитания и проклятья на чужом, но понятном языке.
Долгие годы русские матери пугали детей его именем, а князья, не умея защитить своих владений, искали его дружбы. Он охотно помогал им — то одному, то другому — истреблять собственные нивы и обращать в прах города.
Но с недавнего времени, всё больше страшась поражений, многие подручные мурзы перестали являться на зов великого хана и предпочитали пьянствовать в Киеве. Хитрый Святослав на вино для них не скупился, и мурзы от безделья заплывали жиром, теряя не только воинский дух, но и родные имена. Даже любимый сын самого хана, прожив две луны в гостях у русских, сменил дедовское имя и велел называть себя Юрием!
Кончак горько усмехнулся.
«А кто виноват? — подумал он. — Ты. Ты хотел тогда замазать глаза русским, прикинувшись их другом, и обманул себя. Так не обманывай хоть теперь. Преимущество старости в том, что она не позволяет человеку лгать самому себе. Ты ещё сидишь в седле, но подпруги уже подгнили и еле держатся. И скоро настанет пора грохнуться головой о землю. Род кипчаков идёт к закату. Он растворится в Руси, как капля молока бесследно растворяется в реке. Именно это уже случилось с нашими братьями по крови — торками и берендеями, которых русские зовут «своими погаными». Так не лучше ли принять другую смерть, более достойную воина, — смерть от меча?»
За стеной шатра послышался топот коня и окрик стражи.
— Мурза Гилбук с вестями! — сказал вошедший воин.
— Впусти.
Гилбук вполз в шатёр на животе.
— Великий хан! Я привёз тебе свою голову, — начал он, уткнувшись лбом в ковёр.
— Встань, — сказал ему Кончак.
Мурза приподнялся на колени. Лицо у него было забрызгано кровью (своей или чужой?), шлем помят, а правая рука обмотана тряпкой.
— Говори же!
В горле у Гилбука булькнуло.
— Моё войско разбито, — пошевелив запёкшимися губами, сказал он.
— Где Игорь?
— Повернул к Донцу.
— Пеших у него много?
— Я видел сотен двадцать.
Кончак кивнул и потрогал свои усы, похожие на два пучка ковыля. К удивлению мурзы, хан был совсем спокоен и даже казался довольным.
Услышав тихое «ступай», Гилбук вне себя от радости выбрался из шатра: на сей раз, хвала предкам-хранителям, голова на плечах уцелела!
Кончак, оставшись один, прикрыл глаза тяжёлыми веками. «Игорь, — думал он, — самый честолюбивый из русских батыров. Он готов гнаться за славой, как охотник за лисицей, хоть на край света. Догадывается ли князь, что я приготовил ему западню?»