За мной следят дым и песок
Шрифт:
Тут нагрянувший из улиц верхний житель, кто на вашем задержании лестниц не мог взмыть на свой потолок и охлаждался, вложил во все уши сразу: а по-моему, она просто пещера демонов, а сейчас развязала — очередное безвременье… На что сообщницы-картежницы консультировали сверху вниз, что, конечно, ваша квартира — перевалочный пункт выеденных кульков, обезглавленных коробок и клеенчатых бахил, заношенных вряд ли — по музеям, ибо дуют бромом, нашатырем, карболкой, формалином, хлороформом… шавка и та древлянка — на выброс… Провал, зевота дверных проемов, ведь ваш отъезд не пошатнет мир? — и вы пять лет не мыли окна, так что непрозрачные гонят преступную близорукость и не ведают, что прорицают: полис нашего преуспеяния или стройку века, бомбежку? А может — пьяццу Микеланджело? — зато отнюдь не со всеми вы были неуступчивы, а кое с кем улыбались — и отпускали не справки, так самобытные реплики… И хотя вы проели свое последнее путешествие, взяли бородинским с колбаской, и узловатым шарфиком и носочками без пяточки, а приличные люди не валят
Затем на разминовение идущих в выси и нисходящих подсыпался призрак в облачениях ни мужских, ни грубошерстых, ни железных, ни снежных, но — полных грая и скипевшихся в обитателя соседнего промежутка или в ловца подаяний, в попрошайку, и имел глазки-копеечки и пластмассовую улыбку, а в рукавице — пук цветков тех же вещества и дороговизны и ковригу не вкуснее улыбки. Сердечный желал осыпать вас — своими негнущимися, тенькающими тюльпанами и почти медовыми крошками. Не прогоните? — спросил призрак. Если нет или да, он сопроводит нас… будто мы собирались проехаться по логовищам увеселений.
— Но Мусе мнится, что принимает не одних слоняющихся по воздухам тварей, но судей страшного прощания — и задирают ей то печеночный, то желудочный, то инфарктный бок, а с каким нахрапом вцепляются мигрени! — вздохнула Беззаветная. — Муся готова к атакам, но, разумеется, не в латентной борьбе. Если держит ответ — за маловеров, не премированных — ни соткой отдохновения, ни огородным балконом, с чего бы ей — стоять в одиночку? Муся приветствует — чувство локтя, дыхание коллектива… и вообще не работает на полутонах. Так что в избранный час дом оглашаем выразительными стенаниями. Маркированными каким-то непроверенным пернатым йй-яу-уу! После аргентинской и после бразильской серии: йй-яу-уу, йй-яуу. А коллектив чертовых воздушных взял моду — пищать так тонко, как чертова труппа мышей.
Напомню вам, милейшая Б., вы позаботились о вашей дороге тем, что сняли с ее ветвей все золотые орехи, бриоши и круассаны, халву, хворост, дрова, пристрелялись к ранеткам и к черешкам и не гнушались ничем из-под ноги — ягодами алыми и волчьими, стеблями исцеляющими — и урожденными в соломинку от коктейля, еще полную злачного, и покушали дары чьих-то лопнувших карманов и краски, оставив — зияние, слепящий корнпапир, обознавшийся фирн. Так что нас принимал автобан надменных, взыскавших — свободы от всего и дошедших в отрицаниях до минус двадцати трех! Или — тракт безымянных: склерозная белизна на буксире норда и конвой убавленных до хорды берез. Но и то и это путешествие за черту прирастали одно — простудами, абсцессами, ожогами, подагрой, пеллагрой, другое — бредовым коловращением и неостановимым ясновидением, но оба негуманные — безгласым горлом: кратер, воспаленный — безмолвием. Правда, ваши возничие живо стрясли из своих глубин инвалидные грелки — литровые бутыли, и выбивали пробки из подозрительно вспенившихся — и не слишком зазывно предлагали свое тепло и нам.
— Но вряд ли Мусе удастся завлечь в свидетели, болельщики, тифози — младшего члена дома. Эта наша птица темнит, подкручивает свои биологические часы, крепится к гнезду — паутиной… всей паутиной мира! — вздохнула Беззаветная. — Возвращаясь с уроков, преподанных школой и отсеянных двором, темнящий неизменно уступит дверь — последнему солнцу. И, чуть втянувшись, пресекается, мигрирует на шабаш — мчится в сети, оставив нам — пустой колтун пуха. Лишь в преддверии утреннего огня грязного пуха заполняется вновь — и оживляется, движется, например, в кухню, но, не вспомнив нашей натоптанной, короткой дороги, вступает — на самую неприметную и непроходимую и ломится сквозь бездорожье снов… не вполне ясно, что воскресший из клошаров, выбившийся из филинов готов слизнуть в точке кормление — ужин или завтрак, или предрассветных муз: грохочущий хеви-метал, но его биологические куранты бьют — не плоше кремлевских! Трижды пушечно оголяется и запахивается холодильник, катится по отрогам чугунная сковородка, порскают врассыпную визгуньи-банки и ахают кринки, на кастрюлях скачут бескозырки, и прокатывают версту и бьют ритм ложки и вилки, а в котле подтанцовывают и кукарекают петушьи косточки. А может, нас третируют бронтиды? Потом скрытник атакует — каморки гигиены, боксы дезинфекции, где, на наше счастье, скарб апатичен — и удар бледнее. Хотя старый большевик таз держит марку булыжника. Младший вольнослушатель, как вы, соратник Амалик, не всему отворяет ухо: не воплям дома о тишине… или не слышит — бум музыки? Но дом застукал место клева — и подскочил из постелей, и высылает свои привидения — с вестью о заботах, к коим не может найти темнящего подзаботного, и волнуется и скучает! С информацией, что средняя опора дома слабеет, угнетена, а старшая — села на лекарства и на ворон. Но внезапно встретивший привидения — крепок! Особенно в слове, готовом — покрыть кров трещинами, осадить в руину! Этот ангел — при тьме
Оказалось, мы так торопились, что пренебрегли трением и скостили вековые провинции — в потехи минут, в височную кость одного фасада, и рогатые сцены охоты, и сев и жатву — в золотую нить в графине террасы, каникулы — в семь цукатных деревьев субботы, и домчались к вотчине огня, к его ражим торжествам — задолго до назначенного вам рандеву, и не были допущены, но брошены — возделывать избытки там, где растет только метель, томиться и отираться — на этой святоше-магистрали, раздразнившей щеколды — пред всеми, кроме нетерпения, кроме ратей всех зим, что шли и шли на наши шкуры, кору, подкорку, подшерсток и прощелкивали нам зубы и все ранимое, как пробки — на грелках от ваших пороков… как пластмассовые тюльпаны, которыми осыпал вас призрак промежутка — и которые уже превращались в глазах порока в рюмочки…
— А могут ли свидетельствовать о судных издержках и нескудеющих птицах и подсуживать мантиям — те, кто видятся проходящими наше жилище, порой чудятся на обжитой нами площади, как детка одного класса с младшим членом дома, удостоверяющая — лишь свою принадлежность не к голодной династии. А если стойко грезится — босоножкой, так тоже загребает руководства и оракулы, возможно, из нашего Зазеркалья, и на всяком босяцком шаге высасывает силу родной земли, вымогает ее красу и поэзию, перекладывает полезные ископаемые — в назойливую фигуру собственного здоровья, попутно — впитывает язык босяков. О чем исповедальном дискутировать — с собеседником, объясняющим мир на пальцах грязной ноги? На богатырской, где наши с вами просторы отваяли целые сапоги? Мои и ваши ботфорты!
Наконец и нам отверзлось — первое предгорье большого пламени, зал исполнения желаний: сказочный пригрев и облегчение «стулья», представившее изнемогшим скитающимся — железный поддон и спинные реи, но как успеть к оседлости, если по стенам разгонялся и не переставал — роман с продолжением, с прерогативами, преференциями, с дополнениями к уточнениям, и суммировались приобретения и осмеивались потери, нас преследовали все более несдержанные выгоды, а меж главных сюжетных курсов интриговали нежданные баннеры, постеры и анонсы концертов симфоджаза, чья природная музыкальность… чья игра… один гейм обещался куда скорее, чем мы полагаем… в обход наших ожиданий, а вошедшие в экспозицию в кудрявых багетах — грамоты за отличную работу и лауреатства прибавлялись ударными обязательствами, взятыми здешними трудоголиками — на годы, и рапортами о пятиминутной готовности и инструкциями: подвинуть карты к орденам, а в непредвиденных осложнениях задействовать бубны, плюс кое-какие деловые объявления: Бурим скваж… Устраняем проблемы… Замена дверей, окон, антиквариата, банкнот… Тут и там выскакивали особые предложения, и общим и порционным услугам не хватало разгона, но упорствовали — и, пойдя из берегов, удачно приблизили нас — к долгожданным освободительным литерам: М (метро, мимикрия, модерн) и Ж (жизнь, жажда, живосечение), а также и к Б (бар, балетомания, баттерфляй)… Увлекательный детектив, где преступник продан сразу же, но читатель надеется переиграть автора и выйти на другое лицо… по крайней мере — отшустрить на пару шагов и, подхватив встреченный в М инструментарий — метлу и мотыгу, дезавуировать огонь.
Кто-то из ваших возничих, набравшись уже изрядно тепла, боюсь — в счет уверенности, в каких широтах судьбы наблюдается, опознал в этом преддверии ада — меблировку задорных времен, почти копию, или дубль, словом — оттиск рая. Он собрался хлебосольно свести ваших покеристок… ваших старых партнерш и других присутствующих — в свою память, но тут к нам протиснулся между льгот и поощрений — один из подозреваемых в собравшемся злодеянии, поджигательстве, деконструкции, молодой церемониймейстер, показательно простоватый — студент на приработке, примерный бакалавр с папкой конспектов — кстати, мне показалось, что я его уже где-то видел… Вступил объявленный джаз-банд, правда, тут же сорвался в хруст песочного трека и позволил солировать — попрошайке с копеечными глазами, коего забыли спасать на фривэе грелками, так что дрожал, как гусь, должно, по инерции, и оброс белым пером, но успел выпросить у кого-то новый нос — тенор-саксофон, и теперь досаждал поминутным сиплым аккордом, и всхлипывал и подсвистывал, и вряд ли к дурному платью призрака прилагались платки, но, к счастью, вскоре оркестр нашелся вновь.
— А кошка! — с горечью говорила Беззаветная. — Экстремистка! Опорожняется от своего содержимого — где хочет. Истязает и рвет лицо нашего дома — французские обои! О меню справляется исключительно у Муси и у меня. Указует начиненной когтями лапой — где укрыто и сколько пустить в ее сторону. Чтобы утолилась на полчаса и успела меж переменой блюд — кусать кормилиц. Но не гасит в глазах — брата по темноте, младшего проживающего! Встречает — с подобострастием, пресмыкается, лебезит и гонит самопрезентацию — весьма смело уложив мех… забыв, что на ней — не норка, а обложная кошка… подворачивается под руку кумиру, и если случайно погладит — или, отведав воскресный творожок со сметаной, скатит тарелку ей, ловите сноп искр — праздничный салют! Ничего, что первый едок сам зачистил за ложкой — хлебцем, фанатка долизывает — часами! Забыла вам сообщить, соратник, что вчера этот пахан мостовых КамАЗ задрал мой дафлкот — грязевым душем! И поскольку мне неизменно угоден поход в университет, пришлось осадить — к предшествующей модели пальто. Но вдруг выяснилось, что на тренчкоте отводит ночи — кошка!
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
