За Москвою-рекой
Шрифт:
— Откуда вы знаете такие подробности его биографии?— спросил Шустрицкий.
* — Для этого существуют анкеты. Я внимательно просмотрел его личное дело, прочитал написанную им автобиографию и пришел к заключению, что Власов вырос действительно в казарме, но вот чей он сын, это надо еще выяснять. Мать — Сорокина, сам он — Власов. Тут что-то не так. Скорей всего, Сорокина была прислугой в доме у каких-нибудь буржуев, а когда во время революции их расстреляли, то остался мальчик-сирота. Сердобольная женщина, поступая на фабрику, взяла его, по-видимому, с собой в казарму, а позже, чтобы не было кривотолков, решила выдавать мальчика за своего сына. Вот и весь сказ!
—
Вытащили из колоды карты, определили, кому где сесть, кому сдавать. Игра началась. «Пики», «Пас», «Семь треф», «Мои»... Изредка кто-нибудь избито острил: «Чем я без одной, лучше друг без двух». И опять отрывисто: «Пики», «Черви»...
Во втором часу ночи, спускаясь по лестнице, Баранов взял Юлия Борисовича под руку и тихо, чтобы не слышал идущий впереди Шустрицкий, прошептал:
— Власова пора осадить, иначе с ним беды не оберешься. Вы бы поговорили с Василием Петровичем...
— Непременно! Завтра буду у него дома и обо всем поговорю,— ответил тот также вполголоса.
Развезя всех по домам, Баранов остался в машине один. Подняв меховой воротник и съежившись от холода, он сидел рядом с шофером и думал о своем разговоре с Никоновым. На душе было скверно. Вообще последнее время его не покидало чувство смутного беспокойства. Странно — даже такие приличные, сдержанные люди, как Шустрицкий, Софронов, относятся к Власову сочувственно, находят его затеи разумными! В чем дело? Может быть, ошибается он сам, Александр Васильевич, или просто новизна и смелость привлекательны?
Что Власов смел, в этом сомневаться не приходится. Энергичен, работает с увлечением. Такие, как он, не признают компромиссов, не знают середины. Они или сносят все преграды на своем пути и достигают цели, или ломают себе шею. «Может быть, в нашу бурную эпоху нужны именно такие люди...»
У поворота на Садовую, на Крымской площади, шофер резко затормозил перед мигающим светофором, и машина, качнувшись, остановилась. От неожиданности Александр Васильевич чуть не ударился головой о переднее стекло. Пенсне соскочило и упало на ковер. Он поднял его, тщательно протер кусочком замши, который всегда носил в кармане, и, водрузив на нос, огляделся по сторонам.
В этот поздний час заснеженные улицы Москвы пустели на короткое время, даже дворники, обычно дежурящие по ночам, куда-то запропастились; только одинокий милиционер в шинели, опустив шапку-ушанку, размахивая коротенькой палочкой, прохаживался под светом уличного фонаря.
Светофор снова замигал, и машина покатилась вверх по Садовому кольцу.
О чем он думал до остановки у светофора? Да, о своем разговоре с Никоновым...
Конечно, этот тип поговорит с Толстяковым и сумеет внушить ему нужные мысли. Там, где пахнет закулисной интрижкой, Никонова подталкивать не приходится, от такого рода «деятельности» он получает одно удовольствие. Впрочем, и Толстяков вряд ли нуждается во внушении. Мало-мальски зрячим людям очевидно, что начальник главка ненавидит Власова и ищет подходящего случая, чтобы избавиться от него. Вопрос в другом: правильно ли поступил Александр Васильевич, поговорив так откровенно с Никоновым? Из слепого желания убрать Власова он постепенно становится приспешником Толстякова и Никонова. Не очень-то благородная роль...
Обида
2
День выдался на редкость погожий. С утра мягко светило зимнее солнце, окрашивая все в розовый цвет. В скверике, против окна, ребятишки в мохнатых шубках, в съезжавших на глаза шапках-ушанках, похожие на медвежат, играли в снежки, катались на санках.
Тянуло на улицу. Хорошо бы взять лыжи и поехать в Сокольники! Кстати, повидаться с Сергеем, узнать, что у них стряслось на фабрике. Но нельзя поддаваться соблазну — впереди еще два экзамена. Вздохнув, Леонид отошел от окна, сел за стол и, зажав руками уши, склонился над учебником теоретической механики. По привычке медленно раскачиваясь всем корпусом, он пытался сосредоточиться и понять, почему кривизна изогнутой оси балки прямо пропорциональна изгибающему моменту и обратно пропорциональна жесткости балки при изгибе...
В передней раздался звонок, и тотчас в коридоре послышались мягкие шаги, шелест шелка. Это мать пошла открывать дверь.
Вошел Юлий Борисович, румяный от мороза, оживленный. Поцеловав руку Ларисы Михайловны, он осведомился о ее здоровье и подошел к вешалке.
Положив на столик перед зеркалом боярскую бобровую шапку с бархатным верхом и приглаживая редкие волосы, он повернулся к Ларисе Михайловне и громко спросил:
— Василий Петрович у себя?
— В столовой, читает газету.
Лариса Михайловна пропустила Никонова вперед и прошла к себе.
В открытые двери до Леонида долетали голоса мужчин, мешая ему заниматься. Он встал, собираясь прикрыть дверь, но вдруг невольно замер на месте.
— С мальчишкой Полетовым тоже выдумали ловкий ход,—говорил Никонов;. — Подумать только, какой эффект! Потомственный пролетарий, помощник красильного мастера, комсомолец утирает нос всей Европе!
— Но, говорят, он действительно что-то придумал,— перебил его Василий Петрович усталым, безразличным голосом.
— Какое там придумал! Скопировал чертежи закрытой барки из старого немецкого журнала и выдает за свои. Никитин хоть и фантазер, но умнее красильщика — он кое-что изменил в чертежах, кое-что добавил, вот и получилось оригинальное предложение.
— И то неплохо...
— Да разве дело в барке?— Никонов явно терял терпение.— Конечно, ценой затрат сотен тысяч рублей они, может быть, и добьются каких-то результатов — для этого большого ума не требуется. Газетам нравятся такие затеи—ну и начнут раздувать кадило: «Всемерно поддерживать инициативу передового коллектива. Опыт передовиков быстрее внедрить на другие предприятия...» Собрания, активы... Может быть, даже состоится заседание коллегии министерства специально по этому вопросу. Министр может сказать: «Видите, какого директора мы вам рекомендовали, а вы возражали против его назначения...» А Власову только этого и надо, он честолюбив, к тому же карьерист.